Михаил Зайцев - А-Элита

Кукушкин пихнул оцепеневшего Андрея под ребра, и, матерясь, кашляя, задыхаясь, писатель встал кое-как, враскоряку, на четвереньки, засопел, вытянул из-под себя ружье.

А Лосев только и сумел, что приподнять веки да закатить глаза. Нет, страха не было. Но уже не казалось, будто чужой взгляд сверху мерещится, Андрей ощущал чуждое, чуждое природе человеческой пристальное внимание каждой клеточкой. И, словно первые осенние снежинки, таяли остатки сил. Прежняя тяжесть превратилась в давление. Ватное тело расплющило, как будто прессом, лопнули нервы, и сонная апатия растеклась по естеству, завладела им безраздельно. Однако глаза продолжали смотреть.

Глазные яблоки закатились, Андрей увидел темное пятнышко в синеве воздушного океана. Пятнышко плавно приближалось, приобретало четкость очертаний, неопределенно темный окрас дробился на оттенки.

Краешек глаза заметил, как разъехались локти писателя, смяли жесткую траву. Не удержался на четвереньках Кукушкин, не смог поднять ружья, и его придавило к земле невидимым прессом.

Глазные яблоки переориентировали зрачки, Андрей посмотрел на Стрельникова. Полковник стоит нормально, во весь рост. Справа от командира засохшая береза, сзади него вскрытая могила, выпачканные в земле руки держат на весу мертвую тварь, прижимают к груди, словно больного ребенка. Полковник спокойно следит за посадкой диска.

Сохранившие подвижность глазные яблоки позволили и Лосеву наблюдать посадку дискообразного летательного аппарата.

Диск завис над камнем-постаментом в центре поляны, выпустил четыре телескопических отростка шасси, они коснулись покатого каменного постамента, разъехались в стороны, самортизировали, принимая на себя тяжесть диска. Острые концы шасси влипли в камень, как будто в пластилин. Диск мелко завибрировал, посередине округлого днища открылся люк. Из люка упало на камень нечто легкое и ажурное, смотанное в рулон. Покатилось, разматываясь, по пологому постаменту, скатилось на траву и застыло монолитом. И сразу же стало понятно, что это трап с удобными ступеньками, с тонкими опорами для низких полупрозрачных перил. Диск перестал вибрировать. Темная с оттенками обшивка побледнела. И диск, и опоры-шасси, и трап приобрели цвет каменной глыбы в центре поляны.

Глаза моргнули. Закрылись – Лосев видит причудливый каменный памятник, открылись, сместили положение зрачков, и Андрей наблюдает за полковником.

Стрельников по-прежнему спокоен, но заметно, что он прикладывает некоторые усилия, дабы не обращать внимания на парализованных Лосева и Кукушкина.

Ухо уловило шорох возле диска-хамелеона. Глаза среагировали рефлекторно, и Андрей узрел греев.

Два совершенно одинаковых на человеческий взгляд существа спускались по ступенькам узкого, приспособленного для них трапа. В диске никого не осталось – это Андрей почувствовал, определил своим уникальным чутьем элитарного антипата высшего класса «А».

Точные копии покойника на руках у Стрельникова передвигались без всякого изящества. Координация их движений схожа с детской: отсутствует уверенная плавность, а согласованность в работе конечностей оставляет желать лучшего. Видно, что существа чрезвычайно слабы физически, а их серые кожные покровы ассоциируются исключительно с болезнью. Зато серебристые комбинезоны тварей впечатляют. То есть уже не серебристые, комбинезоны меняют цвет, мимикрируют на манер того, как это сделал диск.

Шорох сухих листьев, такой же слабый, как шорох комбинезонов спускающихся по ступенькам греев, но глаза инстинктивно реагируют, косят и видят идущего навстречу серокожим уродам Павла Стрельникова с мертвым уродом на руках.

Глаза следят за полковником. Мозг зачем-то рассчитал, что Стрельников и уроды встретятся как раз у подножия трапа.

Глаза устали, начали слезиться. Закрылись веки. Слеза скатилась по онемевшей щеке антипата Лосева.

И вдруг...

Вдруг все кончилось! Все прошло!! Все!!! Исчезло давление!! Прошло оцепенение в мышцах! Совсем было притихшее сердце забилось часто, но ровно!! И холодок сонной апатии исчез во вспыхнувшем пожаре эмоций!!! Кончился паралич!! Вернулись силы! И громыхнуло над головой, прямо над ухом! Оглушенный выстрелом Андрей инстинктивно вздрогнул, сжался комочком, втянул голову в плечи, моргнул...

Над Лосевым стоял, широко расставив ноги, Аркадий Ильич Кукушкин. Приклад двустволки – возле щеки писателя, палец спускает второй курок.

Грохнуло второй раз, и второй убитый грей покатился по крутым ступенькам трапа вслед за убитым первым.

Кукушкин перешагнул через скорчившегося в позе эмбриона, оживающего Лосева. Аркадий Ильич кашлянул, фыркнул, пыхтя побежал к Стрельникову. На бегу отбросил ружье, споткнулся, сплюнул, закашлялся. Пожилой пони Кукушкин мчался галопом к породистому рысаку в самом расцвете лет, к Стрельникову.

А Стрельников с гримасой боли на красивом лице завороженно наблюдал, как скатываются по ступенькам трапа уроды с простреленными большими головами, как вновь становятся серебристыми комбинезоны свежих покойников. Когда же расстояние между остолбеневшим полковником и галопирующим писателем сократилось до дистанции прыжка, Стрельников прыгнул.

Полковник Стрельников пружинисто поджал колени, сумел не бросить, а бережно опустить на траву грея, оттолкнулся левой ногой, взмахнул правой и буквально взлетел на добрых полтора метра. Прямая правая маховая нога согнулась, толчковая левая распрямилась – каблук левого сапога, рассекая воздух, со свистом устремился к потной физиономии с золотыми зубами под редкой щеточкой усов.

Кашлянув громче обычного, бегун Кукушкин – раз – и оказался на корточках, и атакующий каблук просвистел над его взлохмаченной головой. Два – Аркадий Ильич завалился на спину, три – лягнул вдогон пролетевшего над ним Стрельникова.

Здорово лягнул! Дотянулся острым мыском сапожка до промежности прыгуна, врезал аккурат в так называемое срамное сплетение.

Кстати, на самом деле раз, два и три – условная разбивка на составляющие. В реальности кувырок с контратакой смотрелся единым слитным приемом, и на его выполнение Аркадий Ильич затратил чуть более полутора секунд.

Но мало этого! Кукушкин контратаковал не только молниеносно и метко, но еще и мощно – полковника развернуло в воздухе, его высокий прыжок закончился стремительно крутым пике.

Ладно скроенное полковничье тело, переориентированное в пространстве тщедушным писателем, стукнулось ребрами о земную твердь, проехалось по траве, затормозило, царапая землю подбородком. Дернулась толчковая нога, шевельнулась маховая, руки самопроизвольно потянулись к травмированной промежности, с искривленных губ сорвался слабый и жалобный стон. В ближайшие четверть часа Стрельников не то чтобы встать, пошевелиться без стона не сможет.