Михаил Зайцев - А-Элита

Стекла еще только подернулись паутиной трещин, прыщавый еще парил в затхлом воздухе моей комнатушки, а я уже прикончил дылду возле дивана. Его я повалил животом на пол, оседлал и, взявшись за его уши, тыкал мордой в рассыпанные позавчера лекарства. Его голова громко стучала о паркетную доску, к кровавому месиву на месте морды прилипали кругляшки таблеток, а я смеялся, его красная в белую крапинку таблеток образина насмешила меня до коликов.

Смех вывел меня из ускоренного режима, и бабины с кинопленкой жизни завертелись с обычной скоростью 24 кадров в секунду. Разбилось оконное стекло, Прыщавый полетел вниз с 6-го этажа. Сделала последний вздох голова, которую я держал за уши, в прихожей щелкнула задвижка. Я совсем забыл о молодом безусом бандюшонке, который опомнился первым и на ножик которого напоролся главарь шайки. Молодой мерзавец убежал в прихожую, он пытается улизнуть из квартиры.

Передвигаясь обычно, даже несколько медленнее обычного, я вышел из комнаты. Бандитский недоросль справился с задвижкой, но входная дверь ему не поддавалась, отказывалась открываться. Когда бандиты ко мне вломились, последний, быть может, этот самый недоросль, закрыл задвижку, а мой французский замок закрылся автоматически. Юный придурок не сообразил крутануть колесико французского замка, он понапрасну дергал дверную ручку, зря толкал дверь плечом.

Услыхав мои неторопливые шаги у себя за спиной, бандюшонок прекратил всякие попытки вырваться. Он вжался в угол, опустился на корточки и прикрыл голову руками. Он захныкал, как маленький ребенок, и мелко затрясся. Точно так же плакал и я совсем недавно, когда был тварью дрожащей, недостойной того, чтобы жить. Мир перевернулся, мы поменялись местами, и с сего октябрьского дня не я боюсь, а меня боятся. Справедливость восторжествовала!

Я читал в какой-то книжке, сейчас не вспомню, в какой именно, как зэки вступают в половую связь со свиньями. Не думаю, что заключенным приятно видеть хрюкающее и покрытое щетиной животное во время полового акта, но эротические потребности подталкивают зэков к зоофилии и вынуждают преодолевать брезгливость.

Мне был противен и отвратителен бандитский юнга, но передвижения в ускоренном режиме отняли слишком много энергии, а инстинкты подсказывали, как восполнить потери. Инстинкты оказались сильнее брезгливости .

Деморализованный страхом юнец совсем не сопротивлялся. Жилка на его грязной шее была еще более набухшей, чем у горбоносого главаря, и бешено пульсировала. Я выпил из него все, до последней капли, я испытал поистине райскую эйфорию, и теперь мне известно, какова жизнь на вкус.

Году в 94-м или в 95-м я случайно посмотрел документальный видеофильм, посвященный процессу умирания. Кажется, он назывался «Лики смерти» или как-то по-другому, сейчас не вспомню. Там были кадры, запечатлевшие, как гурманы лакомятся мозгом живой обезьянки. Меня прежнего эти кадры потрясли и ужаснули. Собственно, только эти кадры я видел из всего фильма. Едва я их увидел, сразу выключил видеомагнитофон. Но я сегодняшний произвел переоценку ценностей, и отныне мне доступно понимание утонченности пиршества за кулисами общепринятых моральных норм и устоев.

Я чистил зубы в ванной комнате, когда послышался стук в прихожей. Я навострил уши – услышал сквозь стук-стук-стук в дверь крик-приказ: «Откройте, милиция!»

Человекосвиньи с улицы вызвали милицию по поводу выброшенного мною прыщавого или же мильтоны уже искали меня по поводу дела Жеваного Опера и мимоходом увидали разбитое окошко и прыщавого покойника, об с тоятельства прихода милиционеров мне были безразличны.

Я взглянул на отражение в зеркале и залюбовался господином в полном расцвете сил. Господин в зеркале заметно похудел всего за одну ночь. А сколько было зря потрачено денег на средства для похудения вчерашним рабом из зазеркалья! Сегодняшний господин нисколько не походил на вчерашнего раба. Господин, отражающийся в зеркале, держал спину прямо, стоял твердо, гордо расправив плечи. Царапины на щеке делали его еще более привлекательным, еще больше мужественным. Впервые за многие годы я сам себе нравился и сам себя уважал. Мне было несказанно приятно отождествлять себя с отражением в зеркале.

Лицо я чисто вымыл, бурые пятнышки крови на одежде почти незаметны. Все хорошо, все прекрасно! Довольный собой, я вышел из ванной комнаты. Я заглянул в кухн ю, вз глянул на вчерашние записи и прочитал последние ст рочки. Мне стало искренне жалко себя прошлого. Я спрятал тетрадь с записями за пазухой, сунул в карман дешевейшую из дешевых шариковую ручку и пошел в комнату.

Во входную дверь с лестничной площадки стучали нервно и настойчиво, а я, спокойный как никогда, шарил по карманам мертвых бандитов. Я искал их бумажники и кошельки, находил и экспроприировал бандитские денежки.

«Мы сломаем дверь!» – пообещали мильтоны на лестничной площадке, а я как раз нашел в брючном кармане горбоносого главаря пистолет.

Я не служил в армии по причине дефекта зрения (былого дефекта! Как приятно писать это слово – «былого»!), и от занятий на военной кафедре я был освобожден. Я скверно разбираюсь в оружии. Пришлось напрягать память и вспоминать школьные уроки начальной военной подготовки.

Во входную дверь сильно стукнули, наверное, ногой, а я отчасти с помощью военрука из воспоминаний, отчасти по наитию понял, где чего у пистолета, и снял оружие с предохранителя.

В дверь стукнули сильнее, с потолка в прихожей посыпалась штукатурка. Я отступил в комнату, прижался к стенке, я держал пистолет обеими руками, согнув локти, дулом к потолку.

Входная дверь сорвалась с петель, и я ввел себя в состояние ускоренного режима действий.

Я вскочил в прихожую, увидел падающую дверь, сквозь витающую в воздухе штукатурную крошку рассмотрел мильтонов на лестничной площадке и открыл беглый огонь.

Сначала я пристрелил милиционера с автоматом. Его палец слишком медленно по сравнению с моим нажимал на курок. Я попал ему в лоб. С трех шагов, которые нас разделяли, промахнуться было трудно. Его палец все-таки дожал курок, но автоматные пули прошили стенку прихожей в метре от меня.

Вторым выстрелом я убил мильтона с таким же, как и у меня, пистолетом. Выпущенная мною пуля толкнула его в грудь, и он стал заваливаться на милиционера, которого я расстрелял первым.

Упала входная дверь, придавив утолившего мою жажду, безжизненного бандюшонка, все еще оседал за порогом мильтон с автоматом, заваливался на убитого вторым выстрелом. Я прицельно израсходовал оставшиеся в обойме патроны и вырвался из взвеси оседающей штукатурки в прохладу лестничной площадки.