Виктор Точинов - Новая инквизиция

Маленький вопрос: какого рожна этот фактический директор разыгрывал сироту казанскую перед Лесником? Просился на работу? Пусть не в Инквизицию, пусть в гипотетическую силовую структуру? Правдивый паренёк – сам сообщил, что персик прошёл через его руки. Сообщил информацию, которая так или иначе бы всплыла. И тут же – просьба о трудоустройстве. А Лесник не лопоухий мальчик, чтоб его молодые менеджеры кололи на счёт два. Гораздо логичней для Копыта было предположить, что в клубе буянил считающий себя крутым владелец автомобильной аппаратуры, а не агент непонятной спецслужбы.

Кстати, о молодости. Лесник оценил возраст паренька года в двадцать два, плюс-минус год. А глаз у него намётанный. По документам – тридцать. Сверстник Фагота… И одной этой странной моложавости достаточно, чтобы взять Копыто в плотный оборот. Ты так хотел попасть в Контору, парень?

Попадёшь.

Вторую папку, полчаса назад доставленную спецкурьером, следовало изучить более внимательно.

Выцветшие чернила, «яти» и твёрдые знаки. 1909 год. Дело Черноиванова (Де Лануа). «Совершенно секретно, выдаче в другие производства не подлежит».

Юзеф сорвал печать, медленно потянул за ветхие завязки. Сейчас многие из нынешних загадок, корни коих уходят глубоко в прошлое, станут яснее…

Не стали.

Пухлая папка была набита газетами. «Правда» за июль и август 1937 года. Обер-инквизитор пересмотрел все пожелтевшие экземпляры. Внимательно изучил сорванную печать. Вышел в приёмную.

Курьер дремал вполглаза, прислонившись к стене. Вернее – дремала. Девушка, лет двадцать с небольшим, высокая, худощавая, короткая стрижка… Кошачьи шаги начальника услышала мгновенно, вскочила, вытянулась. Пластика выдавала бывалую рукопашницу, глаз у Юзефа в этом плане был намётан.

– Имя?

– Младший агент Диана, личный номер…

– Имя?! – оборвал её Юзеф страшно и яростно.

– М-маша… Мария…

Она пыталась и не могла отвести взгляд от бездонных зрачков обер-инквизитора. Все блоки, противодействующие суггестии, посыпались прахом.

– Пойдём, Мария, – тяжело сказал Юзеф. – Поговорим.

– Встать!

Боец встал.

– Лечь! Лёг.

– Десять отжиманий на правом кулаке!

Отжался.

– Встать! Пять шагов вперёд! Поднять с пола падаль! Сожрать!!

Татуированная рука ухватила обезглавленную тушку ворона, рот широко раскрылся…

– Отставить!

Гера подошёл, заглянул в глаза – пустые, безжизненные. Все ясно… Никакой повышенной сопротивляемости внушению. Пилюли Юзефа – фальшивка. Но не просто же так дал их обер-инквизитор? Не только для поднятия боевого духа?

Зачем?

Гере казалось, что он знает ответ.

– Проснись!

Боец недоуменно заморгал глазами, подозрительно посмотрел на стиснутый в руке комок перьев.

– Ты че тут выдумал, а?

– Все в порядке, – задумчиво сказал Гера. – Так, проверка на вшивость…

– Себя проверь, дешевле выйдет.

Обезглавленный птичий труп просвистел через будуар, ударился в обтянутую шёлком стену.

– Ладно, проехали, – сказал Гера, вертя в руках тубу с пилюлями.

Осенью он собирался держать экзамен на звание полевого агента, а на оперативную работу перешёл из Трех Китов, где служил лаборантом – и знал несколько больше, чем обычный младший агент.

Вкатив Игнату инъекцию снотворного, инквизиторы исходили из наработанных методик. Определили на глазок вес парня, рассчитали время пробуждения и необходимую дозу – Юзеф хотел, чтобы с охранником побеседовал Канюченко в первой и основной своей ипостаси.

Они сделали все правильно.

Но ошиблись.

Не учли природной крепости пациента, выросшего на свежем воздухе и домашних продуктах. Не знали о наследственных факторах: покойный папаша Игната мог опростать за вечер четверть мутноватой картофельной самогонки и остаться на ногах и в сознании – сын унаследовал эти отцовские достоинства. Наконец, понятия не имели о деревенском упрямстве парня – обстоятельном и несокрушимом, хотя и чуть туповатом упрямстве, с которым Игнат всегда выполнял то, что считал своим долгом.

…Ему казалось, что он опять в армии, что спит – в последние сладкие секунды перед подъёмом, щека давит жёсткую, набитую поролоном подушку, сверху лежит колючее одеяло, и над ухом вопит противный голос старшины, отчего-то решившего выгнать на зарядку «дедушек», обычно просыпающих это мероприятие…

«Встать!» – гнусно орал старшина.

Игнат разлепил веки.

«Лечь!»

Игнат удивился. Приказ был нелогичный, поскольку он и так лежал. Потом морок развеялся – исчезла казарма, исчезла двухъярусная железная койка. Командный голос, впрочем, остался: «Десять отжиманий…»

Несколько секунд потребовались, чтобы определиться с местоположением. Резные ножки какой-то мебели; ковёр на стене, доходящий до пола… Квартира хозяйки, дальняя комната, служившая ему спальней… Он лежал на полу, ребра давил жёсткий паркет. Ныло все тело, особенно шея – повернуть голову и осмотреться Игнат не смог. Хотя болью это чувство назвать было трудно – лёгкое покалывание, словно от слабеньких электроразрядов. Почти даже приятно. Он полежал неподвижно, пытаясь понять по звуку, есть ли кто рядом. Вроде никого. Лишь из соседней комнаты доносились напомнившие службу команды…

Чужие.

Чужие в доме…

Резкие команды за дверью смолкли. Послышался разговор – тоже достаточно резкий.

Игнат скрипнул зубами. Чужие в доме. Вышибли дверь и отрубили его первым же ударом… Хозяйка… Что они сделали с хозяйкой, пока он тут валяется, как куль с дерьмом?

Мысли ворочались тяжело, как сонный медведь в берлоге. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Вместо этого Игнат попытался встать. Ничего не вышло. Тело упрямо не желало выполнять команды мозга. Казалось, что он умудрился отлежать все мышцы разом.

Он подтащил к себе руку – непослушная, она тянулась по полу бесчувственным протезом. Вцепился зубами в запястье. Боль появилась где-то далеко, за тридевять земель, лёгкая, ненастоящая…

Игнат стиснул челюсти изо всех оставшихся сил. Во рту засолонело. Боль резанула по нервам, злость – по мозгу. В висках застучал пульс. Адреналин рванул в кровь. Игнат перевернулся на живот – с третьей попытки. Пополз, оставляя кровавый след на паркете. До дальней стены – три метра. Он преодолевал их медленно, сантиметр за сантиметром. Всплеск адреналина утих, вперёд толкало лишь упрямство…

…Палец долго давил неприметный сучок на лакированном дереве. Давил и не мог нажать с достаточной силой. Наконец кусок плинтуса отскочил с лёгким щелчком. Негнущиеся пальцы вытащили свёрток в промасленной бумаге, развернули. Игнат дышал, как после пятнадцати километров с полной выкладкой. Прижался лбом к холодной воронёной стали, как будто хотел почерпнуть часть таившейся в мёртвом металле силы…