Виктор Точинов - Новая инквизиция

… Маша-Диана уже ждала в машине. Лесник плюхнулся на сиденье, показал измазанный землёй свёрток, содрал с лица мокрую от пота чеченку.

– Возвращаемся. И объезжай эту гулянку подальше, хватит на сегодня праздников жизни.

Далеко они не уехали. Ожил оставленный на сиденье мобильник.

Голос Анны – плывущий, ломающийся, с трудом узнаваемый:

– Тимо… Андрей! Скорее приезжай! Я только что убила человека…

Отбой. Короткие гудки.

– Я не знаю, Юзик, как можно вычислить Чёрного Мессию. И никто не знает. Когда он появится – я думаю, мы поймём. Если останется, кому понимать.

– Лёша, я сейчас чувствую себя человеком, сколотившим на скорую руку по велению свыше ковчег – при этом ни на секунду не веря в возможность потопа. Стоит ковчег у дома – и ладно, можно заняться другими делами. Только вот что будет, когда начнёт прибывать вода? Может, в бортах такие щели, что никакие помпы не помогут. А тучи все гуще и гуще…

– Ковчег держали на воде не помпы, Юзик. Вера.

– Это все слова, красивые слова. Меня интересует информация, способная помочь в работе. Кем будет Тёмный? Человеком? Тенятником? Новой, неизвестной разновидностью нелюди? Как и где произойдёт его инициация? Можно ли Мессию распознать заранее? И что конкретно значат слова пророчества: «и люди шли за ним»! Как это применить к сложившейся обстановке? Мало ли за кем люди ходят… Я допросил в своё время десятки апокалипсистов – но и они понятия не имели, на кого работали. Мессия, и все. Дескать, все по воле Божьей, и Апокалипсис, и приход Тёмного, и Последние Дни – стало быть, надо способствовать, активизировать всех латентных, которые могли бы спокойно прожить и умереть, никого не тронув… И активизировали… А всех несогласных с их доктриной норовили перестрелять… На тебя ссылались, кстати. Правда, пореже, чем на волю Божию.

– Они ошибались в одном, Юзик…

– Лишь в одном?! В чем же?

– Путали Божью волю с Божьим попущением…

– И то ладно. С Вышним Престолом оперативными методами не потягаешься… Значит, Божью волю реализовал я – прикончив всю их компанию?

– Не знаю, Юзик… Мне иногда кажется, что про тебя Он просто позабыл…

Все стулья (кроме двух) были положены сиденьями на столы, и их ножки топорщились, как кости неведомых животных. Каждое слово собеседников отдавалось в пустой столовой зловещим эхом.

– Меня зовут Петраков, – сказал сторож.

– Тебя зовут Алябьев, – повторила Жозефина Генриховна. – Посмотри сюда. Читать-то не разучился?

На стол легла небольшая фотография, скопированная из уголовного дела. Надпись в правом нижнем углу извещала, что снимок запечатлел для вечности не кого-либо, но Алябьева Г. С.

– Это не я, – сказал сторож неуверенно.

Действительно, лицо на фотографии, при внешней схожести черт, было другим – более похожим на морду хищника, попавшего в капкан. Мелкого хищника, но опасного.

– Ты, ты… Настоящий ты. Алябьев.

Сторож молчал, смотрел мимо Жозефины Генриховны – на что-то, видимое только ему. Может быть, на Вечность.

Де Лануа достала ещё пачечку фотографий, протянула сторожу. На первой была миловидная молодая женщина. На остальных – она же. Но по частям. Последняя жертва Соловья, не успевшая попасть в стеклянные банки.

– Смотри, смотри… Это Ирина Барсова. Ты расчленял её больше суток. Живую. Сначала ноги, по очереди. Потом руки. Накладывал жгуты и прижигал раны. А когда Ира приходила в себя, ты убеждал её, какое это счастье – умереть вот так. И спрашивал, что она чувствует. Но она не могла ответить. Чтобы не кричала – ты первым делом рассёк ей гортань и связки и вставил для дыхания обрезок шланга от стиральной машины. Так оно было, Алябьев?

Жозефина Генриховна говорила негромко. Слова падали размеренно, и чувствовался в них некий ритм, убаюкивающий и будоражащий одновременно. Гипнозом это не было. Жозефина не нуждалась в кукле, которую надо постоянно дёргать за верёвочки. Наоборот, держаться от Петракова-Алябьева стоило подальше. Это не Марат – не хитрая лиса, бесподобно умевшая запутывать след. Хорошо, если Соловей продержится на свободе месяц – снова став Алябьевым. Хотя, может, охота протянется немного дольше – если у сторожа хватит ума скопировать манеру Мозговеда… В любом случае у колдуньи будет запас времени – и оружие против врагов. Она снова получит свежие, тёплые человеческие внутренности…

Петраков молчал, перебирал фотоснимки. Руки подрагивали.

– Это был шланг не от машины, тот больно толстый, – Сказал он глухо, – это был шланг от душа…

– Ты был счастлив, Алябьев. Вспомни, как хорошо наточенный нож входит в мясо – легко, изящно, красиво. Вспомни, как куски ложатся на разделочную доску – такие ровные, такие одинаковые… Я сделаю тебя счастливым, Алябьев. Доверься мне.

В руках ведуньи появился кухонный тесак. Луч солнца отразился от зеркального лезвия и скользнул по потолку. Это, конечно, не было излюбленное орудие Соловья, изъятое у него одиннадцать лет назад – но похожее. Де Лануа положила тесак на стол, подтолкнула в сторону Петракова. Он прикоснулся к сверкающей стали. Отдёрнул руку. Прикоснулся снова. Взял в руки, долго и дотошно ощупывал рукоять, как будто видел такой инструмент впервые в жизни. Провёл пальцем по лезвию – как по коже любимой женщины.

Встал из-за стола – рот полуоткрыт, глаза затуманены не то воспоминанием, не то предвкушением.

…Сталь свистнула, вспоров воздух. Де Лануа вздрогнула от неожиданности. Петраков смотрел на свою левую ладонь – на бритвенно-тонком разрезе медленно, словно неохотно, появились первые капельки крови. Потом закапало – гуще, обильней – и полилось тонкой струйкой. Сторож поднёс ладонь ко рту… Окровавленные губы шевельнулись:

– Меня зовут Алябьев.

С самого начала все пошло не так. Фикусу доводилось пользоваться шокером в разных ситуациях, и он хорошо знал, как тот действует. Клиент трясётся крупной дрожью, ровнёхонько в такт пощёлкиванию агрегата. Возможны лёгкие судороги, а то и не очень лёгкие. Может, кто и скапутится, ежели из сердечников. Но смешнее всего (если имеешь дело с мужиком), вылить ему стакан солёной воды в штаны и приложить игрушку к яйцам – эффект специфический, у клиента аж молния трещит и рвётся от напора изнутри…

Он ткнул шокер сучке под ребра, сзади и сбоку – сразу же, как шагнула за порог комнаты. Пока не успела увидеть стол с инструментом и рвануть в бега. Не было ничего. Ни дрожи, ни судорог. Стояла, как стояла – а потом отпрянула в сторону, развернулась. Сломался?! Фикус даванул кнопку. Между штырьками с треском замелькали разряды. Он метнулся вперёд, замахнулся кулаком, отвлекая внимание – и снова тыкнул – снизу, исподтишка, незаметным ударом, каким бьют в подворотнях финкой в брюхо. Ничего.