Михаил Ахманов - Врата Галактики

В Ибаньесе ее хвалили, ее работы экспонировались в Китеже, Мэйне и Западном Порту, а на Рооне даже прошла ее персональная выставка. Но здесь, на Окраине, ценителей живописи было не так уж много, и вполне возможно, к Сашке они относились с большим снисхождением. Майя с Ксенией считали, что будет нелишним узнать мнение специалиста. Марк с этим согласился – ведь Сашка могла бы стать первым художником в семье Вальдесов, не проявлявшей до сих пор склонности к искусству. Конечно, Майя рисовала замечательно, но по крови она была не Вальдес, а Серано.

Он присел к терминалу и снова начал диктовать свои заметки, сверяясь время от времени с изображениями и текстами, скользившими на экране. Многие из этих документов имели почтенный возраст и касались тайн, не подлежащих разглашению даже в двадцать четвертом веке: история первых контактов и сражений с фаата, личность Пола Коркорана, личность Клауса Зибеля, персоны столь же загадочной, как исчезнувшие миллионолетия назад Владыки Пустоты. Такие записи хранились в архиве Секретной Службы Звездного Флота, в файлах ограниченного доступа, однако Марку было позволено их скопировать – не потому, что он являлся прямым потомком Коркорана, но по праву Судьи. Никто не оспаривал привилегий Несогласных, даже Звездный Флот, а важнейшей из них был доступ к информации – любой, какая нужна Судьям Справедливости.

Марк работал до темноты, пока не раздался мелодичный голос дона Оливареса:

– К вам посетитель, коммандер. Анте Бранич, если не ошибаюсь. Желаете его принять?

– Разумеется. Легкий ужин, чай и коньяк – в мой кабинет.

– Добавить кислорода, чтобы гость не задыхался?

– Да. До земной пропорции.

– Слушаюсь, коммандер.

Почему-то Оливарес называл его коммандером, хотя к Майе и Сашке обращался как положено: старшая хозяйка, младшая хозяйка. Но Марк к военной карьере был равнодушен и до коммандерских звезд не дослужился, ушел в отставку с фрегата «Ваал» в звании лейтенанта-коммандера. [5]К тому же на Флоте он пробыл восемнадцать лет, а в Коллегии Несогласных – тридцать четыре, так что его стаж Судьи был много больше военного. И все же дворецкий звал Марка не хозяином, не Судьей, а коммандером – должно быть, в память ему заложили почтение к бойцам космического фронта, защитникам Земли и сопредельных территорий. Но, к чести дона Оливареса, это было у него единственным проявлением милитаризма.

Вошел Бранич, снял кислородную маску, и они обнялись, хотя этот земной обычай казался Марку странным. Но гость еще при первой встрече объяснил, что так принято среди родственников-мужчин, а они с Марком считались как-никак кузенами или, возможно, дядей и племянником. Анте был помладше, но вполне мог оказаться не троюродным братцем, а двоюродным дядюшкой – на Земле потомки Коркорана жили долго, женились, расходились, и их генеалогия выглядела весьма запутанной.

В стене, под картинами, раскрылась ниша, выдвинулся поднос, и две гибкие конечности водрузили его на стол. Копченая говядина и окорок были нарезаны тонкими ломтиками, козий сыр – ломтями потолще, среди тарелок золотился коньяк в хрустальных рюмках, корочка ячменного хлеба манила свежим ароматом, а над чашками поднимался легкий парок. Гость принюхался и молвил:

– Чай. Если вас не затруднит, я предпочел бы кло.

– Что за вопрос, – сказал Марк. – Дон Оливарес, кло вместо чая. Мох возьми с Белой Пустоши.

– Минуту, коммандер.

Чай исчез, появились стаканы с напитком Тхара, заваренным на целебных мхах. Бранич отхлебнул пару глотков, приподнял в восторге брови, пробормотал: «Quaerite et invenietis», [6]– и занялся говядиной. Под нее выпили коньяк с Роона, не уступавший лучшим земным сортам.

– Как вам дышится, Анте? Нормально? – поинтересовался Марк.

– Никаких проблем, – ответил родич.

Кислорода на Тхаре было примерно столько же, сколько в Гималаях на высоте восьми километров. Человек к такому непривычен, и уроженцам планеты вводили дыхательный имплант, обогащавший кровь живительным газом. Приезжие пользовались маской, но, разумеется, в доме можно было варьировать состав атмосферы.

– Вижу, пребывание здесь не вызывает у вас затруднений, – сказал Марк.

– Ни в малейшей степени. – Гость помотал головой. – Мне доводилось бывать на Марсе, но тут гораздо красивее. Вчера меня отвезли в изумительное место, за плато Кастилии и Андалузский хребет. Чудо! Девственные горы, снежная равнина, бездонные небеса и тишина… такая тишина, будто на свете нет ни городов, ни машин и ни единого человека…

– Что вы там делали, Анте?

– Охотился на каменных дьяволов.

– Надеюсь, не в одиночку?

– Нет, конечно нет. Я знаю, это опасное занятие. – Бранич пригубил коньяк. – Со мной были братья Семеновы, два отважных тхара, и оба на одно лицо.

– Вообще-то их трое, – пояснил Марк. – Прохор и Кирилл остались здесь, а Павел воюет. Он у нас в больших чинах – инженер-коммандер, глава технической секции на «Стокгольме».

– Воюет? Почему? – Бранич наморщил лоб. – Тхар, если не ошибаюсь, исключен из плана мобилизации? Кажется, по причине малого населения, так?

– Для нас это неважно, мы идем добровольцами, – сказал Марк и пояснил: – Старший сын или дочь в каждой семье должны отслужить на Флоте, такова традиция. Кто старший из трех близнецов, не очень понятно. Они считают, что Кирилл, но у Павла больше пристрастия к технике. Вот он и служит.

Гость окинул задумчивым взглядом картины на стене. Среди них была небольшая акварель, написанная Майей перед отъездом: Сашка сидит у памятника Алферову, с его книгами на коленях. Обличьем она пошла в мать: такая же тонкая, хрупкая, темноволосая и черноглазая.

Бранич смотрел на Сашку и покачивал головой. Потом сказал:

– У вас, Марк, единственная дочь. Такая милая, нежная девочка… очень талантливая, как я слышал… Через шесть лет ей будет восемнадцать. И вы, вы и ваша жена, позволите ей уйти? На войну, во Флот Фронтира?

Лицо Марка окаменело. Родич задал не самый приятный вопрос.

– Я не могу ей что-то позволять, а что-то запрещать, – наконец произнес он. – Даже сейчас, когда ей двенадцать. Она тхара, и она все решит сама.

– Она может погибнуть.

– Это причинит нам горе. Но у многих гибнут сыновья и дочери.

Бранич, видимо, заметил, что слова его Марку неприятны.

– Простите, брат, мою бестактность. Verba et voces, praetereaque nihil… [7]К тому же шесть лет – это немало. Война за такое время может завершиться.

Напряжение покинуло Марка.

– Тогда все мы будем счастливы, все матери и отцы, – сказал он, наливая гостю вторую чашку кло.

– Особенно вы – и как отец, и как Судья Справедливости, – отозвался Бранич и, повернувшись к портрету Ксении, резко сменил тему: – Ваши сестра такая красавица! И за прошедшие годы она совсем не изменилась! Жаль, что меня здесь не было, когда она рассталась с прежним супругом.

Читать дальше