Шимун Врочек - Сержанту никто не звонит (Сборник)

– Голос? Ты? Здесь?!

– Да, господин. Вы умеете держать слово! Ни один из наших не был схвачен или казнён, ни одно из наших условий не было нарушено.

– А герцог? – удивляется он. – Разве герцог…?

– Он пытался. Он очень пытался. Но солдаты совершенно бездарно исполняют его приказы, в казармах говорят, что когда вы выйдете, ни один из нарушивших ваши указания не доживёт до следующей весны… А вам они верят.

– Хорошо. Я рад это слышать. Но что здесь делаешь ты?

– Я пришёл за вами!

– За мной? Зачем?

– Поговаривают, что герцог скоро прикажет вас казнить. Мы хотим помочь вам, с нами бургомистр и… ещё несколько влиятельных людей.

– Но куда я пойду? Кому я нужен?

– Нам. Всем нам. Честные люди так редки, что ценятся на вес золота. Вас приглашает к себе князь… без всяких условий. Он обещает вам защиту и покровительство.

– Я дал слово.

– Что? Какое слово? Герцогу?!

– Я поклялся служить ему верой и правдой.

– Вас же казнят!

– Я дал слово.

– Вы что – не понимаете? Герцог предал вас, отдал в залог вашу честь за наши жизни.

– Вы же живы?

– Только потому, что вы такой осёл! Если бы не ваше упрямство…

– Если бы не моё упрямство, я бы не сидел здесь, вы были бы мертвы, и не пришли сегодня ко мне. Я рад, что я честный человек. Действительно рад…

– Чёрт! Да вы… осёл, упрямый осёл!

– Меня рано оплакивать. И я не стою ваших сожалений – не такой уж я хороший человек, как вам кажется…

Его вывели из темницы, помогли помыться, постригли и одели. Из прежней одежды он попросил оставить только старую серебряную фибулу – круг, разделённый пополам ломаной стрелой. Модельер герцога поморщился при виде такой безвкусицы, но ничего не сказал. Через два часа, посвежевший и помолодевший, но по-прежнему бледный, как смерть, он предстал пред очами герцога.

– Прости, – сказал герцог, подходя ближе.

Он с достоинством поклонился. Плащ взметнулся тяжелой морской волной, облапив тело. Рукоять меча в золочёных ножнах привычно легла под ладонь.

– Мой господин? – вежливо осведомился он. В тоне, каким были сказаны эти слова, проскользнул изрядный холодок.

– Прости меня, Салим. Я был не прав, – герцог был настоящим властелином и, как всякий властелин, очень не любил признавать собственные ошибки.

– Вы были правы, мой господин. Вам не за что извиняться.

– Молчи! – вскипел герцог. – Если я говорю, что был не прав – значит, я был не прав. Понял?

– Как прикажете, господин, – снова склонился в поклоне он. – Вы были не правы. Вы совершили ошибку.

– О, боже… – вздохнул герцог. – Какой ты к чёрту слуга!

– Я… – начал было он.

– Молчи, – герцог выставил перед собой ладонь. – Лучше молчи, пока мы снова не поссорились!

– Тебе будет тяжело, настолько тяжело, что многие на твоём месте предпочли бы смерть, – судья сжимает огромные ладони, в узловатых пальцах хрустит перо, с треском ломается. От резкого звука собеседник вздрагивает. – Но у тебя нет выбора.

– Я знаю.

– Может быть – знаешь, но понимаешь ли… Поймёшь. Не сейчас так завтра, не завтра, так через год. Или через полвека – мне всё равно. Но поймёшь обязательно.

Он, по-прежнему сильный и крепкий, волосы едва тронула лёгкая седина, глаза молоды, тёмный плащ с серебряной фибулой на плече. Круг, разделённый пополам ломаной стрелой.

Герцог. Обессиленный болезнью властелин, правая сторона тела парализована, бледное лицо, спутанные жидкие волосы падают на потный лоб. Смятое ложе больного.

Факела. Яркие блики мечутся по покоям, словно страдающие лихорадкой. Душный больной воздух.

– Мой господин?

– Подойди. Я просил, чтобы меня оставили одного, дали спокойно умереть, но теперь даже слуги не в моей власти. Один ты…

– Господин?

– Садись. Я хочу попросить тебя… Нет-нет! Сначала: ты всё ещё верен мне?

Тяжёлый взгляд.

– Вы бредите?

– Нет, чёрт возьми!.. Ты единственный, кому я могу доверять. Прости, что усомнился.

– Я никогда не отказываюсь от своих слов.

– Да, я знаю. Но всё же… Мне так спокойнее. Мне так… легче, что ли? Пока есть ты – мир не рухнет.

А теперь слушай. Моя последняя воля: наследником я назначаю своего сына.

– Да, господин. Которого?

– Младшего.

– Но… как же Вальмир?

– Не знаю и не хочу знать. Пусть всё достанется Карлу. Ты понял?

– Да. Ваш наследник – Карл.

– И ещё…

– Да?

– Я хочу, чтобы ты поклялся так же служить ему, как служил мне.

Долгое, невыносимо долгое молчание.

– Но…

– Пожалуйста, Салим! Без тебя он – труп, Вальмир сделает его как щенка…

– Я не хочу, господин. Мой долг…

– Твой долг – служить мне! – полузабытая властность молнией пронзает сумрак.

Молчание.

– Да, господин.

– Пожалуйста, Салим! Мы не были друзьями, никогда не были, но я всегда уважал тебя…

– Как и я вас.

– Салим!

– Хорошо, мой господин… Я даю слово служить Карлу, как служил вам. Но мне не нравится ваше решение.

– Узнаю старого доброго Салима. – Герцог натужно смеётся. Смех переходит в сухой, рвущий внутренности кашель.

– Вам нужно отдохнуть, – он накрывает его одеялом и идёт к двери. – Я передам ваше завещание.

– Салим?

Он оборачивается:

– Да, мой господин?

– Поздравляю! Теперь ты регент.

– Прости, Вальмир, но я дал слово.

Двадцатилетний брюнет с бледной кожей и тонкими артистическими пальцами. Некрасивый, но умеет нравиться, тщедушный, но в слабом теле живёт стальная воля.

Старший сын герцога.

Нелюбимый.

Лишённый наследства и надежды на будущее.

– Я надеялся на тебя, – горько роняет Вальмир. – Герцог слеп… в последний свой час он также слеп, как и раньше. Говорят, перед смертью люди становятся мудрее… Но не он!

– Вальмир… – он замолкает. Сказать нечего.

– Карл слаб.

– Я знаю.

– Слабая воля и хорошие мозги. Наихудшее сочетание для правителя… Уж лучше бы он был глуп!

– Ты несправедлив, – тихо говорит он.

Вальмир запрокидывает голову и смеется. Сухо и безрадостно.

– Зато ты справедлив, светоч добродетели! – кривятся в усмешке губы. – Подумай, Салим! Что будет, когда мой брат поймет, что жизнь герцога – отнюдь не то, о чем он всегда мечтал?

– Он выдержит.

– Конечно, выдержит! В нем кровь моего отца, а это кое-что значит… Но тебя… тебя он будет ненавидеть всю жизнь. Впрочем, я тоже…

– Вальмир…

– Что дальше, дорогой регент? Меня отравят, зарежут или по-семейному придушат подушкой?

– Изгнание.

– Ах, да, ты же честный человек! Ты веришь в слово!

– Поклянись, что забудешь о существовании герцогства… и я лично переправлю тебя через границу.

– Великолепно! А что будет, если я нарушу слово?

Тяжелый взгляд.

– Ты знаешь.

Вальмир мгновенно теряет свою лихорадочную энергию, стоит, осунувшись и постарев лицом.