Александр Вороненко - Облик Зоны (Сборник)

Конечно, теперь, в Зоне, можно и пониже планку качества опустить, экономию ужесточить, попытаться обойтись без нарядов стильных, кружевного белья, в общем, всего того, на что так падки дорогие клиенты. Но тогда с этой вот ступеньки «перворазрядных девочек» — для особо удачливых сталкеров, барыг Зоны и офицеров, как правило, из натовского контингента (да чтоб не ниже майора), можно вниз скатиться запросто, стать безотказным станком, работающим круглосуточно — столько, сколько нужно это будет клиентам и хозяину. И не будет тогда ни подарков, ни купюр «под подушку» от щедрого клиента — а значит, не будет и возможности выбраться наружу.

— Ну нет, — упрямо, до боли в челюстях, стиснула зубы Александра. — И думать не смей о таком, — мысленно наказала она себе, — я выберусь, выберусь во что бы то ни стало.

— Асхат, прелесть моя, жди меня, и я вернусь. Вернусь, и первое, что сделаю — потрачу заработанное с толком, что бы встречу нам устроили люди понимающие, и оказался ты при этом в полной моей власти — беспомощный, беззащитный. Желательно даже, крепко связанный — ну или в наручниках. Чтобы не помешал никто ни словом, ни единым жестом врезать от всей души. Так врезать, чтобы брызнули в разные стороны зубки твои белоснежные, чтоб на холеном смуглом лице остались шрамы на всю жизнь…. Зона многому учит — и теперь Александра сумеет ответить обидчику, да так, что память останется на всю оставшуюся жизнь. И жизнь эта будет недолгой — только что бы времени хватило понять, прочувствовать на своей шкуре, каково это — терпеть, когда нет уже никаких сил, когда не просто застонать — завопить хочется, но нет ни права такого, ни возможности.

Только эти сладостные мечты о мести и спасали от безумия, когда выть хотелось, когда сердце разрывали на части тоска, брезгливость и ужас. Но нет, не из того она теста сделана — с ума сходить. В такие мгновенья Александра закусывала угол подушки, давясь своими слезами и злостью, и молчала, и мечтала. Мечтала, как выберется отсюда, как отомстит Асхату, этому подонку, этой мрази….

Ах, как веселился он, наверное, отправляя беспомощную, одурманенную девчонку в Зону — как он думал, навсегда. Конечно, отсюда выбраться ей, проданной практически в рабство, почти невозможно. Но почти — еще не абсолютно, так говаривал папка в те недолгие, счастливые минуты, когда находилось у него время пообщаться — не спеша, выключив надоевший телефон, сидя дома за удобным кухонным столом.

Под уютно и мягко светившим абажуром рассказывал он всякие интересные истории из своей жизни и попутно поучал единственную дочь — что, мол, безвыходных ситуаций не бывает, что умный человек — мужчина это, или женщина, неважно, всегда найдет способ и средства, обратит свои слабости — в силу, реализует любую возможность и добьется намеченной цели. Но нет его на этом свете, два года уже, как нет. А встретиться с отцом «на том» свете Александра надеялась еще не скоро.

Грустные эти размышления прервали вопли, раздавшиеся в соседней комнате. Пронзительный, звенящий от злости девичий голос и неторопливые, успокаивающе-урезонивающие реплики Мадам Грейс. Хотя какая она Грейс — так, для шику, по-заграничному вроде бы, и воякам натовским нравится, а на самом деле просто Галина Ивановна. Тут и Александра — не Александра вовсе, а Анжелина, и остальные девочки тоже на такой лад вот манерный. Тьфу, гадость какая и пошлость, хотя, конечно, кто б говорил еще про пошлости, да уж ….

Нельзя быть продажной наполовину — либо ты за деньги работаешь, либо не строй из себя невесть что, а вали куда подальше, — никто особо не держит. Но валить было некуда, пробовали некоторые — без снаряжения, безо всяких приборов и датчиков, оружия….

Отходили они обычно совсем недалеко, так что хоронили потом на заднем дворе, по-простому — холмик земли, деревянный крест, дощечка с именем, это если было еще, что хоронить. И то, Мадам хоть на этом настоять смогла — Боров вообще хотел в лесу яму выкопать, и туда тела сваливать, что бы зверье потом кости растащило по кустам. Вот же скотина — зарабатывает на девочках огромные деньги, а не платит ничего — только записывает в тетрадочку, кто сколько зарабатывает. Как бы зарабатывает, условно — чтобы потом вычитать за еду да колготки-трусики. Да вычитает столько, что иногда «заначки» в ход идут — такая у него бухгалтерия хитрая.

— У-у, как я тут все ненавижу, — в тысячный, наверное, раз мелькнула ставшая уже привычной мысль.

— Да сколько же можно, — разорялась за стеной Ленка, то есть Элла, — я уже и так, и этак к нему, что я, не человек совсем?! Я помыться его попросила, всего лишь, по—мы—ться, понятно?! Ах, я ласковой должна к нему быть?! Да у него бумага туалетная к жопе прилипла, ясно?!

Достало все приятельницу, сорвалась. Не изменят ничего ее крики, кричит зря — да и не для того кричит, чтобы изменить что-то или добиться цели конкретной — просто злость свою, усталость и ненависть к скотству окружающему выкрикивает. Мадам это понимает, бубнит что-то успокаивающее. Сколько она таких вот истерик видела….

Внезапно в дверь сильно стукнули, и в тот же самый момент, практически одновременно со стуком, ввалился слоноподобный Боров — это манера у него такая, вроде он стучится, разрешение войти спрашивая. А на самом деле в дверь уже открывающуюся костяшками пальцев разок стукнет — для вида, и все. Шутник он у нас известный. Ну, может, и отольются ему эти шуточки — вместе со слезами девочек. Много, много их прошло через руки эти жадные, рыжими волосами поросшие — надолго тут мало кто задерживается. Кому повезет — обратно вырваться удается, но это редко. Почти все сильно пьют, многие еще и «дурь» разную употребляют, так что чаще вниз, в подвал перемещаются, а там и еще ниже — метра на полтора под проклятую землю Зоны ложатся.

— Слышь, Анжелка, — прогнусавил Боров. — Внизу клиент особый, повезло тебе.

— Кто? — равнодушно, обреченно-устало спросила Александра. Будто все равно ей — все они одинаковые, какая тогда разница…. А сердце забилось, запрыгало отчаянно — хоть бы не Фокусник. Кто угодно, только не он. Лучше трое, или четверо даже, чем садист этот проклятый. А может, и не садист, никто же не знает толком — наведывается он редко, но слухи ползут один другого страшнее. Фокусник — это девочки между собой так его прозвали. Мадам как-то в сердцах сказала — «Навязался со своими фокусами на мою голову, Коперфильд гребаный», оттуда и пошло прозвище.

Приходил он в обычном сером комбинезоне, на котором ни знаков различия, ни шевронов группировок, ничего. Не поймешь даже, кто он — сталкер, военный или кто еще. Но Боров перед ним явно гнулся, этого человека всерьез опасаясь.

Что за это фокусы такие таинственные, для которых таинственный заказчик девочек брал, никто из живущих в верхних комнатах не знал, но все подозревали, что дело тут не в только в обычных постельных утехах (к необычным в заведении тоже привыкли). Конечно, Мадам и Боров что-то знали, или догадывались, по крайней мере, но с персоналом они не откровенничали никогда, дистанцию держали.