Николай Чадович - Особый отдел и око дьявола

– Забыл сказать, – спохватился Ложкин. – У нас вся семья в один заход моется. И мужики, и бабы, и подростки. А то на всех жара не напасёшься. Топишь весь день, топишь, а через час каменка холодная.

– И сноха ваша будет? – осторожно поинтересовался Цимбаларь.

– И сноха, и квартирантка, – охотно сообщил Ложкин.

– А это удобно?

– Если бабы не возражают, вам-то чего стесняться! Баня как церковь, в ней все равны… Тем более квартирантка в компании с мужиками уже парилась. Вы, главное, дурные мысли от себя гоните и на бабьи прелести особо не заглядывайтесь.

Немного подумав, Цимбаларь пришёл к выводу, что ему представляется уникальная возможность вызвать на откровенность не только Ложкина, но и саму Изольду Марковну. Ведь в бане, как известно, всё умягчается – и кожа, и мозоли, и душа, и нравы.

– Только вы своим бабам заранее не говорите, что я приду, – попросил Цимбаларь. – А то ещё испугаются.

– Ясное дело, не скажу, – Ложкин ухмыльнулся в усы. – Пусть для них сюрприз будет. Но и вы зря не волнуйтесь. Для нас общая баня – привычное дело. Так издревле повелось. Этот обычай ни попы, ни комиссары извести не сумели. И здоровью пользительно, и продолжению человеческого рода способствует… Если бы в ваших столицах мужики и бабы вместе мылись, не оскудела бы Русь-матушка людьми.

– Возможно, вы и правы, – согласился Цимбаларь. – Надо будет при случае внести соответствующий проект в комиссию Госдумы по законодательным предложениям.

В сумерках Цимбаларь отправился к Ложкину. Следовало бы, конечно, выпить для смелости, но в парной это могло выйти боком даже самому закалённому человеку.

Миновав избу старосты, где свет горел только на кухне, он направился в глубину двора, к приземистой баньке, которой окон вообще не полагалось. Над трубой дрожал горячий воздух, из чего следовало, что каменка – низкая печь, заваленная сверху большими и маленькими камнями, – уже вытоплена.

В предбаннике дивно пахло вениками, на стенах висела одежда, в углу стояла бочка с водой, стопка оцинкованных шаек и – отдельно – кадушка с квасом. Из парной доносились приглушённые голоса, главным образом женские.

Цимбаларь начал раздеваться и, только сняв полушубок, вспомнил о пистолете, с которым в последнее время был неразлучен. Оглядевшись по сторонам, он не нашёл ничего лучшего, как сунуть его в валенок, а сверху прикрыть тёплыми носками.

Затем, повинуясь въевшейся в кровь и плоть привычке опера, Цимбаларь проверил одежду потенциального противника, то есть Изольды Марковны. Она состояла всего из двух предметов – лёгкого халатика да короткой норковой шубки – и никаких колюще-режущих предметов не содержала.

Оставшись в одних шлёпанцах, Цимбаларь прихватил с собой шайку и смело вступил в парную. Он ожидал встретить там полумрак и душный сырой туман, так характерный для непритязательных деревенских банек, но оказался буквально в раю – чистом, светлом и жарком. Судя по всему, следуя примеру своих финских сородичей, жители Чарусы всем прочим видам пара предпочитали сухой.

До самого потолка высились покрытые душистым сеном полки, и на самой верхней из них, отвернувшись лицом к стене, лежал Ложкин, фигурой слегка напоминавший матёрого медведя, а старуха, облачённая в ночную рубашку, энергично лупила его сразу двумя вениками – берёзовым и можжевеловым.

Полкой ниже, по-русалочьи распустив волосы, сидели Валька Дерунова и Изольда Марковна Архенгольц – обе распаренные и совершенно голые. Валька была девахой пышной и ядрёной, как натурщицы Кустодиева, а поджарая фигура фольклористки являла собой творение дипломированных массажистов, косметологов и инструкторов фитнеса.

Украдкой глянув на женское сословие, Цимбаларь с досадой ощутил, что не все органы тела подчиняются ему столь же беспрекословно, как, скажем, руки. Однако, вспомнив совет Ложкина гнать от себя дурные мысли, Цимбаларь вежливо поздоровался и, потупившись, уселся в сторонке.

Нестерпимый жар тут же объял его, словно очистительный огонь – грешника или кипяток – рака. Все поры на коже разом открылись, извергая наружу не только пот и шлаки, но и продукты распада алкоголя, выпитого аж с начала месяца.

Старуха продолжала остервенело нахлёстывать Ложкина, а дамы хихикали, косясь на гостя.

– И что это во мне такого смешного? – без всяких церемоний поинтересовался Цимбаларь. – Неужели кальсоны забыл снять?

– В кальсонах бы тебя сюда вообще не пустили, – ответила Валька. – Мы меж собой толкуем, что мужик ты с виду справный, да, жаль, тараканы в голове завелись.

– Цыц, кобылы! – приподнявшись на полке, рявкнул Ложкин. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Мы здесь свои грехи вместе с грязью смываем. Надо друг к другу сочувственно относиться… Отдохни, мать, – он забрал у старухи веники. – Дай я малость поработаю. Полезай сюда, Изольда!

– Под вас согласна лечь, а на полку не хочу, – жеманно ответила фальклористка. – Вы лучше нашего гостя попарьте.

– Рано ему ещё, пусть немного погреется, – возразил Ложкин. – Тогда, значит, Валькин черёд… А ты, Изольда, поддай парку.

Изольда Марковна, ничуть не стесняясь своей скульптурной наготы, приподнялась было, но вдруг ахнула и, схватившись за правую ягодицу, присела.

– Что-то нога в бедре подвернулась, – пожаловалась она.

– Дюже вы все нежные, – с неодобрением заметил Ложкин.

Он сам плеснул из ковша на раскалённые камни, после чего в парной запахло свежим хлебом и мятой, а затем ловко вскинул сноху на полку. Та, впрочем, и не сопротивлялась, а, наоборот, всячески выгибала под веником свой пышный стан. Скорее всего, эти сладострастные позы предназначались гостю, хотя и неизвестно, с какой целью. Ведь красота, между нами говоря, не только тешит, но и ранит.

Цимбаларь отвёл взгляд в сторону и, дабы немного умерить не к месту возникшее вожделение, окатил себя холодной водой из шайки.

– Эй, здесь лишней сырости быть не должно! – прикрикнул на него сверху Ложкин. – А не то пар подпортится. Вот когда каменка слегка остынет, будем с мылом и мочалкой мыться, как культурные.

– Свободные здесь нравы, ничего не скажешь, – с прищуром глядя на гостя, заметила Изольда Марковна. – Никакого сравнения с Первопрестольной.

– В Первопрестольной предостаточно бань и саун, где тоже совмещают приятное с полезным. – То, что фольклористка сама завязала разговор, было на руку Цимбаларю.

– Но там за удовольствие надо платить, – возразила Изольда Марковна. – И довольно дорого. А здесь всё строится исключительно на чувстве взаимного добросердечия. Каждый рад услужить каждому. В бане вам не откажут ни в чём, даже в женской ласке. – Она покосилась на шайку, которой Цимбаларь вынужден был прикрывать низ своего живота. – Кстати сказать, у угро-финских народов баня считается не только местом проведения гигиенических процедур, но и территорией любви.