Виталий Романов - Смерть особого назначения

Человек ли?! Корка грязи на неведомом существе лопнула, откуда-то из нижней части спины показался короткий кожистый хвост. Задние конечности согнулись, подгибаясь под тело. Когтистые лапы попробовали твердь Саванга, словно чудище только родилось, толком не умело ходить и нуждалось в самых простейших уроках.

Лишь тогда командир спецназовцев опомнился. Он отпрыгнул назад, вскинул молниемет, готовясь поразить неведомого врага, но тот, кто раньше был человеком, опередил стрелка. Мощное тело, покрытое панцирем, толкнуло Мадэна в грудь, сбивая с ног. Морда с желтыми немигающими глазами мгновенно приблизилась к фрину, а потом острые треугольные зубы прорвали его глотку одним резким коротким движением.

Мадэн навсегда забыл и про клокотавшую внутри ярость, и про горечь поражения. К нему пришел глухой черный покой.

...Волкоящер атаковал фринов одного за другим, прыгая из стороны в сторону так быстро, что никому из солдат не удавалось взять правильный прицел. Ликвидатор, потерявший человеческую сущность, бил чешуйчатой головой, сшибал с ног корпусом, подсекал гибким хвостом, рвал тела зубами. Охота доставляла ему невероятное удовольствие: он наслаждался собственной мощью и неуязвимостью, своим послушным и сильным телом. Он знал, что столько пищи ему не требуется, но все равно убивал чужих. Не ради еды, просто испытывал к ним лютую ненависть, хотя и сам не смог бы объяснить: что это такое и откуда взялось это чувство в маленькой черепной коробке, защищенной толстым костяным панцирем.

Волкоящер остановился лишь тогда, когда почуял: опасность надвигается сверху. Зверь припал к земле, замер на месте. Немигающие желтые зрачки уставились в небо, но не на луну, на которую тянуло повыть всласть.

Он заметил: из тучи падают какие-то живые существа. Не такие, как те, кого он только что уничтожил, другие. К первым, лежавшим вокруг, он испытывал ненависть. С теми, что падали сверху, было связано что-то другое, важное и хорошее. Но он никак не мог вспомнить что.

«Вебер», – шевельнулось в черепной коробке. Волкоящер высунул наружу язык, свесил его между треугольных зубов, наблюдая за новыми пришельцами. Потом в голове родилась странная картина: палки, создающие длинные красные иглы. Сильная боль. Смертельная боль.

Он вскинул морду, собираясь негодующе завыть, но вовремя удержался. Медленно, прижимаясь к земле, заскользил прочь, подальше от клочка твердой земли, который зачем-то понадобился этим существам.

Волкоящер ушел в болото, но удаляться от кромки топи не стал, просто залег в жидкую вязкую грязь, чувствуя себя в безопасности. Когтистые лапы не нашли надежной опоры в трясине, зато выручил хвост, нащупавший твердую кочку и какое-то небольшое деревце, за которое удалось зацепиться.

Зверь оставил над поверхностью только морду: глаза и ноздри, чтобы дышать и наблюдать за чужаками. Все-таки он не хотел уходить далеко в глубь болот – его тянуло к появившимся существам.

Волкоящер замер, чуть прикрыл веки, наблюдая за тем, как явившиеся с неба начали быстро перемещаться по твердой площадке, изучая останки тех, кто уже не двигался. Кто по воле его, властителя болот, превратился в мясо. Он не нервничал из-за добычи. Голод можно терпеть, а за едой он вернется позже, когда эти существа успокоятся, забудут про палки с красными иглами, уснут...

Весть о том, что спецназовцы «Ниагары» обнаружили на Саванге живого Руди Вебера и везут его обратно на Рапиду, заставила Катрин Уилсон выпустить из рук емкость с физраствором. Девушка бессмысленно посмотрела на груду осколков, на мокрое пятно... Опустилась на стул, свесила руки.

Несправедливо. Как это несправедливо!

Вокруг бегали и радостно галдели люди – врачи, санитары, даже пациенты клиники, пострадавшие во время налета фринов на военную базу. Теперь все окончательно забыли и про неудачи первых дней войны, и про собственные раны. Только она одна сидела на стуле, тупо глядя перед собой, не разделяя всеобщего радостного возбуждения.

Несправедливо... Сразу же вспомнилось, как нехорошо прощались с Кириллом перед вылетом «Москита» в разведполет. Тогда она распсиховалась, устроила глупый скандал. А что оставалось делать? Как было удержать его?

Никак. Катрин знала, что не сможет удержать Соболевского. Кирилл получил приказ от командования бригады, и его корабль должен был сделать то, что сделал. А ей? Ей оставалось бороться за себя и за будущего ребенка, бороться до конца... Вопреки всему, зная, что проиграет. Потому что для ее мужчины не существовало выбора.

Слезы навернулись на глаза Катрин, когда она вспомнила, как теплая нежная волна толкнула ее в грудь и в голову – там, возле космодрома, за считаные минуты до старта «Москита». Женщина была уверена – вопреки тому, что Кирилл находился далеко, она поймала его зов, почувствовала его любовь. Конечно, Соболевский тоже переживал, что все получилось так, что прощание вышло нехорошим, неправильным. Он, стоя возле корабля, думал о ней. Соболевский послал ей теплую волну – свою нежность. Она ответила всем сердцем, всей душой и была уверена, что ночной ветер донес ее чувства до Кирилла.

А потом, спустя много часов после того, как разведывательный корабль ушел к созвездию Южного Креста, исчез из поля зрения локаторов где-то возле Гакрукса, она еще раз почувствовала такую же волну. Нет, не совсем такую. Во второй раз это было что-то невообразимо нежное и горькое, такое трогательное, что она замерла на месте, даже задохнулась. Потому что во второй раз горячая волна толкнула не в сердце, не в голову – в живот. Это было очень сильное чувство, она не могла ошибиться. Кирилл разговаривал со своим будущим ребенком.

Он знал!!! Непонятно, непостижимо как, но он знал! Кирилл обращался к своему будущему малышу, и она, мать, не могла не почувствовать эту нежную, ни с чем не сравнимую волну любви. К горлу подкатил комок...

Затем все оборвалось – резко, разом. Тогда вдруг захотелось кричать от боли, от обиды, отчаяния. Кричать, биться в истерике, умолять небо, богов, кого угодно, чтобы исправили то, что случилось. Повернули историю в другое русло. Изменили линии судьбы. Спасли.

Горячая нежная волна резко оборвалась, и Катрин в ту же секунду поняла: Кирилла больше нет. Нет и никогда не будет.

Когда все это произошло, как раз начиналась ее смена в госпитале. Уилсон только-только добралась от дома до амбулаторного комплекса, начала переодеваться, натянула халат. А потом без сил опустилась на стул и долго сидела, остекленев, тупо глядя перед собой.

Кирилла больше нет. Она знала это абсолютно точно. Перед смертью он через пространство дотянулся до своего ребенка, видимо, что-то хотел сказать на прощанье. И все. Теперь – точно все...