Леонид Сурженко - Темень

Вот же влез, сволочь! И не слазит никак, паскуда… Вот она ванна, под боком буквально, только заползай, так ведь не в штанах же этих грёбаных… Руки трясутся, блин, как у бомжа тамбовского, никак не унять кондрат. Хоть бы куртку с плеч стащить, так ведь сидит, как влитая, чисто цемента туда напихали. Ох, сдохну я тут в шмотье этом, весь в дерьме по уши.

А, поползли - таки, джинсы мои каннибальские, на всех грязях отдыхавшие… Поползли на пол, только я на них и не глянул – смотрю на ляжки свои замазюканные – грязищи там больше, чем на штанах самих. Конечно, на брюхе полсуток ползать, да ещё в таком сортире… Да не это главное.

Я присел на край ванны, внимательно изучая грязные мокрые ноги. Не, вроде всё на месте. Чего-то мне казалось, что ноги у меня навроде как в мясорубку попали, а вот смотрю – и ничего, царапины там да синева не в счёт. Это ещё больно по-божески, с этим ещё живут. А треснулся я разочек очень солидно - как с потолка-то свалился. Хрен же там разберёшь, куда ты падаешь. Не до того, да и не видно ни фига. А, вон она - отметина. Здорово грохнулся. Кожу содрал. Только б какой заразы не подхватить, там это легко. Проще, чем в холерном бараке.

Тут я ненароком заглянул в зеркало и на секунду забыл и о своих нижних ранах. Рожа, рожа-то! Не, я не про немытость свою, я про видон сам – зенки навыкате, щёки чисто у покойника. Нет, ты вот что, Птица, ты это дело кончай. Завязывай начисто. Сдохнешь иначе – это в твои-то годы. Конечно, шестнадцать лет – это не мелочь какая, пожил уже, однако вроде бы и помирать ещё не пора. С такой ведь рожей только покойники ходят, нормальному человеку так и в люди появляться нельзя, не принято как-то.

Захваченный зрелищем необычайной своей физиономии, я не сразу докатил, что стою я перед зеркалом в самом что ни на есть позорном виде - прямо педик в трауре: в куртке, носках и с голой жопой. Мысль эта настолько меня поразила, что я тут же принялся разоблачаться далее.

Но если носки содрались без особых проблем, то вот с курткой пришлось помаяться. Тварь не поддавалась ни в какую. Я уж и так вертелся, и так, и через голову её тянул, и на ноги спихивал – ну никак не лезет! «Молния» моя села надёжно и намертво, а кожа хорошая, плотная, сидит прочно. А здоровье на нуле, нервы на взводе, руки в треморе, того и гляди, свалюсь на пол и всё – так и найдут меня потомки… В этой куртке точно уж законсервируюсь, как мумия, пускай потом археологи помучаются…

Вода бухала в ванну, и я со смертной тоской наблюдал сию картину, не в силах перенести сей парадокс существования: казалось, самое крутое позади, а вот ведь не так. Не могу даже в ванну влезть из-за куртки этой поганой: не в одежде же купаться, как чукча в гейзере.

Я уже отчаялся что-то сделать с поганым ширпотребом, и в отчаянии готов был плюхнуться в тёплую воду как есть, тем более что меня уже колотило от холода – со страху, видать, однако неохотно уже поднапряг последние силы и потащил сволочную куртку вместе со всем нательным содержимым – свитером и майкой.

Поползла, ей-богу поползла. В зеркале поначалу я даже видел своё пузо, затем видимость пропала, а дальше мне что-то сей процесс резко разонравился, – спину вдруг как кипятком шибануло, прямо в пот меня бросило… Вот чёрт, что ж такое? Вроде спина у меня «чистой» была… Этого только счастья мне не хватало, – в химию какую влез, что ли? Мысль сия настолько придала мне бодрости, что куртку я рванул прямо живьём. Правда, от сих усилий сам чуть не сполз под раковину – в глазах потемнело мгновенно.

Содранные лохманы полетели на пол, но мне было не до них. Пусть валяются на кафеле. Коврик то я предусмотрительно шпырнул ногой под ванну – кафель, он легко чиститься, а вот за коврик мои родные бошку точно оторвут. Да не это теперь меня занимало, а вопрос, что за хрень у меня со спиной?

Я поднял куртку. Вот те раз… В который раз за сегодня меня кинуло в пот. Почудились мне уже белые шлёпанцы и медленная музыка, и не в силах больше напрягать ноги, я опустился на край ванны.

Мне припомнилось, как помирала старуха Видного – ничего так ещё бабуля была, прыткая. Могла бы жить. Ежель внучок не помог бы… Лекари потом сказали, – сердце старое… Ну-ну. У бабки Видного сердце как Биг-Бэн работало. Она на ферме почище молодых вкалывала. Да сам Видный, мать его… Припёр, валет пиковый, сумку дряни всякой – в Отстойнике копался, не иначе, пень… И домой – в свою хату!!! Да хоть бы спрятал где, придурок… Не сопляк же какой, по пятому разу туда ходил, и так лоханулся. Бабуля его на сумку набрела – «Ах внученька, а что ж ты такое в сумочке принёс!» Сумку, правда, Видный до той поры почти выпотрошил, да вот не всю. И спать завалился, боров кастрированный. Бабка в сумку – вроде пустая, да и давай стирать. Сумка-то была, пожалуй, не чище моей куртки. Драла, видать, эту сумку на совесть, царство ей… Ампулки там Видный какие-то забыл вынуть. Потом, правда, на Библии клялся, что всё повытаскивал – ну не видел он их, падла, и всё!

А старая как от корыта отошла, так едва до кровати дотащилась. Такие корчи начались, что соседи услышали. Видный, правда, сном богатырским спал, не до бабки ему было. Едва его растолкали, давай скорую из города вызванивать – да только уж не скорую надо было, а иные службы… Поутру уж из города позвонили – забирайте, мол, бабулю… Ох и выл Видный, что ж – не матери, не батьки, только одна старуха и была у него. Схоронили как-то селом всем, а у Видного, на траур не глядя, башка всё же варила: воду из корыта вместе с сумкой до лесу допёр и в яму барсучью вылил, да завалил яму сию землёю. С этими штуками по-другому никак нельзя: Видному и так ещё повезло, только вот руки желтеть чего-то стали да бегать прытко уже не может: задыхается. А вот бабку его жалко, это верно, нормальная бабка была, беззлобная. Пострадала, можно сказать, ради науки. Теперича мы точно знаем, что стирать эту гадость в синих ампулах никак нельзя: окочуришься.

Это я к чему: смотрю на куртку свою, вроде такая, как у людей, только вот что-то в ней не так. Уж я в этом толк знаю: пролазил я в ней по Зоне не один годик. Не то, что грязная – в этом беды особой нет. А вот…

Я потянул куртку за рукав – осторожненько так, поднял повыше – к свету, значит… Мать моя женщина, да что ж это, в самом деле! Чисто граблями меня располосовали сзади. Тут уже, братцы, вовсе мне не до смеха стало – вся спина курточная разорвана типа как когтями, и ежели на моей личной спине такая же картина – поминай меня, как звали. Ибо тогда появиться у меня реальный шанс вскорости увидеться с бабкой Видного, причём на её же территории.

От таких размышлений меня зазудило поподробнее рассмотреть спину мою поближе. Жгло её после курткоснимания не по-детски, а это мне уже и вовсе не нравилось. Хреново было ещё, конечно, что куртка тоже была не ахти, мамаша повесит, коли увидит. Если доживу до завтра, конечно. Что по всей вероятности, ещё не факт.