Герберт Герберт Уэллс - ВОСХОЖДЕНИЕ МАМОЧКИ НА ПИК СМЕРТИ

Мы двинулись дальше около половины двенадцатого после тщетной попытки нашего старшего проводника уговорить нас вернуться назад. Теперь мы подошли к самому, пожалуй, трудному участку подъема на Пик Смерти, к узкой кромке, ведущей к снежной равнине под гребнем горы. Однако тут мы внезапно попали в поток теплого ветра, дувшего с юго-запада, и все здесь, по словам проводника, было не как всегда. Обычно упомянутая кромка представляет собой полосу льда над скалой. Сегодня она была рыхлой и мягкой, так что пробить углубление и установить в нем ногу не представляло никакого труда.

— Вот отсюда и свалилась группа господина Томлинсона,— сообщил нам один из носильщиков, когда мы уже минут десять как шли по кромке.

— Иные люди умудряются выпасть из кровати с пологом,— бросил я в ответ.

— К нашему возвращению тропа намертво замерзнет,— объявил второй проводник,— а заодно и мы с вашим имбирным напитком для сугрева...

— Натягивайте потуже канаты! — приказал я.

К тому времени, когда мамочка начала уставать, на помощь ей пришел спасительный выступ, и мы опять упаковали ее в гамак, оставив снаружи лишь ноги, и тщательно закрепили канатом. Мамочка немножко толкала нас, когда гамак, медленно вращаясь, повисал над пропастью, и у всех возникало ощущение неминуемой гибели.

— Скажи, мой друг, это ничего, что я вас толкаю? — спросила она меня при первом рискованном подъеме.

— Конечно, ничего,— ответил я,— но когда ты опять сможешь крепко стать на ноги, дело у нас пойдет много лучше.

— Ты уверен, что тут не опасно, дружок?

— Ни чуточки.

— Я тебя не утомила?

— Ты меня подбадриваешь.

— А вид отсюда действительно очень красивый,— заметила она.

Но скоро окрестный пейзаж скрылся из наших глаз, все вокруг заволокло облаками, и в воздухе закружились хлопья мокрого снега.

К половине второго мы достигли верхнего плоскогорья, снег на котором был необычайно мягок. Старший проводник провалился в него по самые подмышки.

— Ныряю! — сказал я и распластался на снегу в позе пловца.

Так мы пробирались к вершине и продвигались по ней. Мы делали небольшой рывок, а потом останавливались, чтобы набрать воздуха в легкие, и еще волокли за собой мамочку в ее гамаке. Местами снег был до того крепкий, что мы легко скользили по его поверхности; местами же он был до того раскисший, что мы погружались в него и разбрызгивали его вокруг. Один раз я ступил на самый край, и снежная глыба подломилась подо мной, но меня спас державший меня канат, и таким образом мы к трем часам дня добрались до вершины без дополнительных приключений. Вершина представляла собой голую скалу обычной пирамидальной формы, увенчанную пиком. Ничего такого, чтобы стоило поднимать из-за этого столько шума. Тучи снега и клочья облаков рассеялись, солнце ярко светило над нашими головами, и, казалось, нам была предоставлена на обозрение вся Швейцария. Отель Магенруе лежал у самых наших ног, скрытый, так сказать, нашими подбородками. Мы уселись на корточках вокруг каменного пика, и нашим спутникам пришлось все же вкусить имбиря и вегетарианских сандвичей с ветчиной. Я кое-как нацарапал надпись, в которой сообщал, что дошел сюда на самой простой пище и, следовательно, поставил рекорд.

Отсюда с вершины снежные плоскогорья на северо-восточном склоне горы казались очень привлекательными, и я спросил старшего проводника, почему альпинисты не поднимаются с этой стороны. Он пробурчал что-то про обрывы и пропасти на своем маловразумительном немецком.

Пока что наше восхождение проходило вполне обычным образом, разве что чуточку медленнее, чем полагалось. Зато во время спуска моя склонность к неумышленной оригинальности проявилась вовсю. Я воспротивился нашему возвращению через верхнее снежное плато, поскольку ноги и руки у мамочки были совсем холодные, и предложил ей немножко попрыгать. Но, прежде чем я успел ее подхватить, она поскользнулась, попробовала подняться и, вместо того чтобы двинуться наверх, как следовало бы, понеслась вниз со склона и так, катясь кувырком, проложила путь к этим чертовым пропастям и обрывам над нижним плато, про которые толковал проводник.

Не теряя ни минуты, я метнулся вслед за ней рывком горнолыжника, не выпуская из рук топорика. Я не вполне понимаю, что собирался делать, но, очевидно, я хотел преградить ей дорогу и затормозить ее падение. Как бы то ни было, но мне это не удалось. Уже через полминуты я соскользнул вниз и продолжал в сидячей позе катиться вниз безо всякой надежды остановиться.

Так вот, самые великие открытия — результат случайностей, и я утверждаю, что мы с мамочкой открыли в этот момент два новых, совсем особых способа спускаться с горы.

Для этого необходимы: во-первых, покрытый снегом горный склон, где на корке льда лежит пласт мягкого талого снега; затем, пропасть со снежным скатом, крутизна которого наверху больше, чем внизу; далее, еще сколько-то снежных склонов и пропастей по вкусу участников и, наконец, какое-нибудь снежное плато или не слишком изобилующий трещинами ледник, а можно просто удобный, не очень каменистый склон. И тогда вы покатитесь как по желобу.

Мамочка применяла боковой прием. Она катилась клубочком. Поскольку она упала в липкий снег, то уже через полминуты из нее получился преотличный снежный ком, главную массу которого составлял снег из снежной лавины, такой чистый и обильный, о каком можно только мечтать. Перед ней шел плотный слой снега, что, собственно, и было основой обоих наших методов. Надо, чтобы вы упали на свою порцию снега, а не она на вас, иначе вы будете ею раздавлены. Еще необходимо, чтобы в состав снежного кома не входили сорвавшиеся каменья.

Я, со своей стороны, прошел как снегоочиститель и приземлился раньше мамочки, хотя и медленнее ее и, возможно, с меньшей грацией, однако с большим достоинством. Кроме того, я куда больше сумел увидеть. Но все равно это был стремительный полет. И я не успел перевести дух, как мамочка пролетела над краем скалы и исчезла в воздухе.

Весь этот полет до момента, когда я выбрался из пропасти, походил на бешеный спуск с горы на санях, и еще это было как во сне.

Я всегда думал, что падать, наверно, очень страшно. А оказывается — ни капельки. Я готов был провисеть не одну неделю в этих снежных тучах,— так спокойно было у меня на душе. У меня было в ту пору такое ощущение, будто я уже умер и это не имеет ни малейшего значения. Я не был напуган,— ну просто ничуть! — но при этом не испытывал хоть какого-нибудь неудобства. Бац! Мы на что-то налетали, и я ждал, что сейчас разлечусь в куски. Но нас просто скинуло на нижнюю часть покрытого снегом склона, вдобавок еще под таким крутым углом, что это прервало на миг наше падение. И опять мы покатились вниз. Теперь уже я мало что видел вокруг, потому что голова моя была вся залеплена снегом, только ноги вытянуты вперед в неком подобии сидячей позы, и тут мой полет замедлился, потом опять убыстрился, я обо что-то слегка ударился, потом ударился посильнее, ударился еще и еще и замер. Я был сейчас погребен в снегу и сдвинут на бок— на правое плечо мне навалилась тяжелая глыба снега.