Александр Валидуда - На задворках галактики

Масканин молчал, раздумывая, что не полезли б они с Пашей на склад, интендант ещё долго бы свои делишки проворачивал. Да и не полезли б вовсе, если бы этот самый капитан не зажал противогазы. Даже говорить, сволочь, не захотел. А накануне в соседней роте как раз с того склада получили шанцевую снарягу. Масканин не поленился, сгонял к соседям, поговорил с побывавшими на складе бойцами, которые видели там штабель противогазов. И не понимал Масканин, что в них особенного в противогазах этих? На кой они капитану сдались? Не тушёнка всё-таки, какая от них выгода? Но видимо, у начсклада были свои соображения на сей счёт. Вот и получил промеж глаз, а теперь же и вовсе под арестом.

– И кстати, как вы их упёрли вдвоём? – поинтересовался Муранов с улыбкой. – Да ещё и бухло с тушёнкой?

– Плащ-палатки прихватили.

– Хм. Удивительный ты, Максим, человек. Вроде грамотный и опытный командир, но бестолковый в плане карьеры. Вечно дров наломаешь. Взять твои прошлые амуры с хаконскими девицами. Про приказ же знал о запрете всяких шашней на оккупированной территории? Знал. То надерзил инспектору штаба корпуса. От большого ума надо полагать. То теперь склад этот. Ты в курсе, что в штабе дивизии два представления на тебя Георгием, подписанные Аршеневским и командиром полка, зависли? То-то. Масканин только пожал плечами. Что сказать в ответ, он не нашёл.

– Ладно, скажу тебе по секрету, – Муранов вытянул руку и потушил окурок в цветочном горшке, стоявшем на ближайшем сейфе, – я перед тем как вашему Деду твои художества выложить, сперва поговорил с ним о тебе. Он тебя ротным прочит, так что готовься к следующей звёздочке.

– Как ротным? А Арефьев куда?

– А на него приказ пришёл. Переводят во второй батальон.

– Мда, – Масканин помассировал глаза, веки от постоянного недосыпа безжалостно тяжелели с каждым получасом. И подумал, что теперь долго ещё не увидит Димку Арефьева, когда того переведут.

Второй батальон сейчас пребывал в ближнем тылу, после октябрьского наступления в нём за один только день было выбито свыше девяносто процентов штатного состава. Значит в штабах решили его заново сформировать, раз Арефьева туда перекидывают. Соберут как всегда с миру по нитке унтеров и офицеров, вольют маршевые роты и возвращающихся из отпусков после госпиталей – и вот готов старый новый батальон. А то что боевое слаживание будет проводиться не до боя, а в процессе оного, это как неизбежное зло. Одно утишает, у противника ровно те же проблемы.

– Ладно, засиделся я тут у вас, – бросил Муранов, вставая. – А ты, Максим, подрыхни пока здесь, лица на тебе нет. Часик, думаю, у тебя в запасе имеется. А лучше в соседней комнатке, там топчаны есть.

– Знаю.

– Ну, бывай, налётчик! – особист протянул руку.

– Бывай, ротмистр, – ответил Масканин, пожимая руку.

Оставшись в одиночестве, Максим задумался о странностях в поведении Муранова. Хотя, что в нём было странного? Весь опыт общения с особым отделом у подпоручика базировался на впечатлениях о предшественнике ротмистра, случайно погибшего при бомбёжке. Впрочем, на войне любую смерть в той или иной степени можно назвать случайной. Предыдущий особист был типом высокомерным, замкнутым и каким-то скользким, да и высокого о себе мнения. И Бог с ним, погиб и погиб.

Мысли неуловимо перетекли на приятное – о прекрасной половине человечества. Хоть и война, но жизнь-то продолжается, и женщинам в ней всегда есть место. Вот упомянул их ротмистр, и навеяло. Вспомнились не такие уж далёкие похождения к двум хаконкам, сёстрам-близняшкам. Немкени они там или богемки, чёрт их разберет с их диалектами. Девчонки были все при себе, по двадцать лет, если не наврали, и что интересно, весьма благосклонные к оккупантам. Тоже ведь странно, не каждая хаконка с врагом любовь крутить будет.

Поначалу Максим захаживал на добротный, с основательностью построенный хутор к одной из сестёр – к Марте. Как полагается – с охапкой полевых цветов, кой-какими продуктами, которые принимались в охотку, не с голодухи, в погребах запасы были – ничего себе, а как разносолы. Да с водкой или вином, что прихватить получалось. А через какое-то время начал замечать некоторые странности, то в бытовом поведении, то в не по-крестьянски широкой кровати, когда на ягодичке вдруг не обнаруживалось знакомой родинки. Пока не допёр, что у Марты, похоже, есть точная копия. Хитрая хаконская крестьянка раскололась не сразу, пришлось напоить и даже пощекотать, отчего на весь дом разнёсся девичий визг, потом и хохот. Марта сдалась и призналась, как они с сестрой, Маржелиной, думали обхитрить русского офицера. Увидел он их вместе на следующий день, все дружно посмеялись, позаигрывали, потом Марта тихо испарилась, очередь-то Маржелины была. Чтоб втроём сразу в одну постель, сёстры и не подумали. В этом отношении, воспитание у них было строгое.

Так продолжалось примерно с месяц, пока дивизия во втором эшелоне стояла, в армейском резерве. Потом-то Максим смекнул по некоторым признакам, что сёстры, по-видимому, братца укрывают. Дезертир он или от своих при отступлении отстал, чёрт знает. Масканину, в общем-то, всё равно было. Так, обидно не много, что выгода с амурами переплелась, полицаи новой коллаборационистской власти лишний раз не припрутся, хутор вроде как благонадёжный, если господин офицер хаживает. Да и Бог с ним, с братцем ихним.

Такие вот особенности войны на южном фронте. Те кто с других фронтов сюда попадают, охренивают поначалу. 'Курорты тут у вас', говорят. Курорты, как же. Да определённое взаимное уважение с врагом было, в чём-то даже рыцарство чувствовалось. Гуманное отношение к пленным, случались и обмены, но негласные и редкие. Озлобленности и ожесточения к хаконцам не испытывали. Так уж повелось с начала войны. Население тоже по большей части не враждебно настроено. Но воевали-то здесь по-настоящему и потери были большие.

Однако, всё это 'рыцарство' сохранялось, пока не сталкиваешься с велгонскими частями или хаконской национальной гвардией. Так называемой национальной гвардией, ничего национального в ней не было и на грош. И велгонцев, и нацгвардейцев на южном фронте хватало. Вот с кем весь гуманизм заканчивался. И начиналась ненависть. Эти уроды не щадили никого, стреляли по медикам и раненым, издевались над пленными, иногда выставляя изувеченные трупы перед своими позициями. Для устрашения наверно. Только вызывало это другой эффект, ненависть и ярость. Платили им тем же. В плен не брали, а если и брали, то не надолго.

Велгонцы всех удивляли, жестокие и психи какие-то, как будто вся их армия разом повредилась умом. Себя не щадят, противника вообще за людей не считают. Говорят, мозги им всем промывают с детства.