Михаил Белозеров - Черные ангелы

— Леха… — удивился я, — ты что, бросаешь меня?

— Устал, — вздохнул он, не глядя мне в глаза. — Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..

— Леха! — воскликнул я. — Чутье потерял?! Назревают такие события… блондинка… летчик… Мирон… бармен…

— Потерял… — признался он, — вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем…

— Может, ты и прав, — сказал я, чтобы облегчить его страдания. — А мне деваться некуда.

— Ладно… — произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.

Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного — в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках — все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой — сказывалось вчерашнее чаепитие.

— Привет, — сказал я. — Я пришел…

Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.

Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал:

— Сейчас смотаешься в Смольный… к одному человечку. Я ему сбрасываю информацию о твоем планшетнике, летчике и Мироне Павличко…

Оказывается, за заботами о собственном здоровье Алфен не забыл позвонить Луке и сообщить последние новости.

— Ты и об этом раскопал? — спросил я, помня первую заповедь журналиста — не выдавать своего информатора, то есть Таню Малыш. Я только забыл, что этот информатор уже мертв.

— Конечно, — многозначительно произнес он. — А человечек расскажет нам о вторжении. Отнесешь ему бутылку водки.

— У меня могут быть неприятности, — признался я, — планшетник тянет на два года.

Я уже знал, к кому он навострил лыжи — конечно к Курдюмову, к кому еще? А если Курдюмов узнает, что еще кто-то знает правду о блондинке, то я точно попаду в список невыездных, и тогда прости-прощай Марс. Я почувствовал старый, противный запах системы. У меня не было ни малейшего желания снова бодаться с ней. Вот чего я действительно боялся, поэтому и не стал на Земле классным журналистом.

Еще я мог сказать Луке, что Курдюмов натурой не берет, но промолчал.

— Если работаешь репортером, то надо быть самым циничным и продажным, — нагло заявил Лука мне в лицо.

— Но не до такой же степени?! — удивился я.

Я не требовал от него жалости, но хотя бы элементарной порядочности.

— Сынок… — устало сказал он, глядя на меня поверх очков, — когда проживешь с мое, то поймешь, что миру на тебя наплевать. Ты думаешь, что поступаешь справедливо, но никто этого не оценит и не повесит тебе на пуп звезду героя.

— Да ты такой же беспринципный, Лука, — сказал я, — как и все земляне.

Всегда найдется предатель, разрушающий систему. Страны разваливаются именно из-за таких людей: десяток неразборчивых в средствах политиков, десяток денежных тузов, не уважающих законы, десяток циничных журналистов — и общество начинает на них равняться. Потом кое-кто из них становится национальным героем. Вот об этом Лука и напомнил мне:

— Лучше жить без принципов, чем лежать в гробу мертвым идеалистом!

На нем была даже майка цвета американского флага — красно-бело-синего тона. Где он ее откопал? Этой стране давно уже никто не поклонялся. Может быть, он тайный агент бывшей супер-державы?

— Вот это здорово! — воскликнул я. — Ты думаешь, что прав?

— На все сто! — сказал он безапелляционно.

Я помолчал, разглядывая его. Мне надоело спорить.

— Ладно, — сказал я почти примирительно, — твои взгляды меня не касаются. — Что ты собираешься делать?

— А ты сам не знаешь?

Даже усы у него топорщились от возмущения, потому что он считал меня никчемным журналистишком.

— Я знаю, что ты наверняка что-то раскопал, но молчишь.

— Ха-ха… — он коротко рассмеялся. — Где тебя учили так грубо льстить.

— Ну и черт с тобой! — сказал я. — Какой же ты профессионал, если не делишься информацией. У меня тоже кое-что есть.

— Ну да? — удивился он скоре всего тому, что кто-то что-то знает больше его самого. На этот раз я заставил его пошевелить мозгами. — Ладно, говори, что знаешь, и убирайся. Мне такие помощники не нужны.

— Так не пойдет… — заявил я.

— Хорошо… — И я удивился, как он быстро сдался. Мне даже показалось, что в этом крылся какой-то подвох. — На прошлой неделе в правительстве решался вопрос о вторжении.

— Боже мой! — воскликнул я. — И это твоя тайна? Да об этом твердят на каждом углу.

— Твердят, да не на каждом, — возразил он. — Официальное решение говорит о том, что начат реализовываться некий план.

— Что за план? — удивился я.

— А вот об этом я тебе ничего не скажу.

— Почему? — спросил я слишком нетерпеливо.

— Потому что зарабатываю деньги, а не треплюсь на каждом углу.

— Хорошо, — согласился я, — если я тебе намекну кое о чем, а тебя это заинтересует, ты мне намекнешь о подробностях.

— Валяй… — согласился он не без ехидства.

— Я знаю, как проникнуть к инопланетянам…

У меня был еще один аргумент — разговор с Мироном Павличко. Но я не собирался открывать Луке все карты. Все равно он не оценит. В лучшем случае украдет информацию, чтобы присвоить себе. Правда, он был настолько виртуозен, что черпал ее буквально из воздуха. Недаром он был замглавного.

Он потерял дар речи. Пауза, которую он выдал мне, стоила любых похвал. Но гордость не позволяла ему спросить у меня о подробностях.

— Браво! — он захлопал в ладоши. — Ты меня удивил, если не врешь.

— Ага… — иронически произнес я. — Когда в дело идут такие аргументы…

— Ладно, ладно… — перебил он меня, — верю, что раскопал. Но ведь ты не воспользуешься этим один, правильно?!