Евгений Филенко - Отсвет мрака

Но он стреляет не раздумывая.

И я, брошенный на пол, понимаю, что убит.

Сознание работает, как старая, разорванная и неряшливо склеенная видеолента. Кадр оттуда- кадр отсюда.

Сволочь, знает, куда стрелять, чтобы не вмазать в броню.

Забавно, что боли нет.

В руке у меня зажат лоскут ветхой плащевой ткани.

Забыл заплатить за квартиру.

А звук выстрела совсем слабый, Малыш не услышит.

Дурак, зачем он стрелял?

Это не я, это Тунгус орет благим матом, что он дурак и что не надо было стрелять.

Пусть сообщат Машке, чтобы забрала Арслана из садика.

Где же “нечеткий”?

Оказывается, как много еще удается подумать убитому.

Малыш стоит на пороге, в руке у него шок-ган.

Правильно, пусть возьмет этого придурка живым.

Вот теперь больно. Очень больно.

Забавно: он убил меня, а сознание все еще работает.

Или мне так кажется?..

Дверь промороженного бокса бесшумно затворяется, оставляя нас, живых, по ту сторону кошмара. Я молча иду к дверям. Кажется, меня покачивает на ходу. Потому что Ерголин догоняет меня и деликатно подхватывает под ручку. Резко, неблагодарно высвобождаюсь.

В коридоре он протягивает мне сигарету и затягивается сам.

— Ненавижу, — наконец говорю я. — Ненавижу…

— Брось, — говорит Ерголин. — Это ты, Индюша, с непривычки.

— От индюка слышу, — ввинчиваю я чисто рефлекторно.

— Просто тебе не доводилось работать с “хирургами”, — продолжает он, не обращая внимания. — А я уж насмотрелся. Раньше думал: уйду на пенсию — спать не смогу. А теперь точно знаю, что смогу. В девяносто девятом был такой Вася-Хирург. Василий Владимирович его звали, визитки оставлял. По визиткам и нашли дурака. В ноль втором появился Хирург-Некромант. Потом, пардон, Трахнутый Хирург. На сексуальной, стало быть, почве. Хирург-Мясоед. Этот убивал и жрал… Так и повелось. Не волнуйся: как правило все они скоро засвечиваются.

— И что дальше?

— Опять же, как правило, психиатрическая лечебница. На полный, значит, государственный пансион.

— Ненавижу, — упрямо повторяю я и даже жмурюсь от злости. — Поймаю — застрелю.

— Сполох тоже мечтает, надеется. Только напрасно. Ни тебе, ни ему Дикий не подставится. Его возьмет какой-нибудь совершенно посторонний трассер и недолго думая отправит в камеру. Ну, даст пару раз по морде, тем и ограничится. Или, что еще более вероятно, возьму я.

— И тоже, после всего этого… пару раз по морде?

— Пальцем не трону, — уныло качает головой Ер­голин. — Что изменится? Ему все едино в лечебницу, а меня адвокаты заедят.

Серафиму Степановичу Ерголину пятьдесят два. Он долог и тощ, сутул и лохмат. Седая щетина на его впалых щеках — не диковина. Галстук его прихотливо украшен пятнами, как пишется в протоколах — “органического происхождения”, а толстый пуловер ручной вязки раздерган и вытерт на локтях. Начальство не любит, когда Ерголин попадается на глаза иностранным делегациям по обмену опытом. В принципе он хоть сейчас может подавать документы на почетную пенсию. И государство в лице мэрии Гигаполиса будет ему по гроб жизни благодарно за все, что он сделал за три десятка лет честной и беспорочной службы в органах правопорядка, — за тысячи мелких пакостников и сотни крупных гадов, что он обезвредил, при всем том, что основным рабочим органом Ерголина всегда была задница. Он сидел в своем кабинетике на двенадцатом этаже башенки ДЕПО — “Башни смерти”, как именуют ее острословы, — перебирал бумажки, мозолил выцветшие глазки о дисплей и вычислял очередного мазурика. И достаточно редко ошибался. Наступал момент, и Серафим Ерголин говорил: “Этот”. И совсем юный Сережа Сполох прихватывал с собой дюжину спецназовцев, грузился в элкар и карабкался на сотые этажи Гигаполиса или, наоборот, рушился в его же затхлые недра и брал означенного мазурика. А тот, в зависимости от степени своей замаранности кровью, огрызался. Словом и делом, сиречь оружием. И Сережа Сполох являл чудеса героизма. Что ему было не являть чудеса героизма, при спецназовцах-то?.. Поэтому он продвигался по служебной лесенке, а Серафим Ерголин все так же сидел в своем кабинетике и таращился на дисплей. И сейчас господин комиссар Сполох командует всеми нами, однако без Ерголина по-прежнему не может. Хотя и не любит уже, чтобы Серафим мотался по коридорам ДЕПО, когда по тем же коридорам движется какая-нибудь иностранная делегация. (В составе: господа комиссары украинец Иванов, киргиз Петров, латыш Сидорове и, допустим, американец Рабинович. А встречают их: русский комиссар Сполох, его русская пресс-секретарша Салтанат Абиева и, что довольно редко, старший инспектор Индира Зиновьевна Флавицкая, русская же).

Сегодня как раз такой случай. В “Башню смерти” прибыли гости из Интерпола, и Серафим вытолкан сопровождать меня. В морг, где в ледяном боксе лежит то, что подонок Дикий Хирург оставил от маленькой библиотекарши Инны С. (Какая, к хренам, Инна С.?! Старосельская у нее фамилия была, Инна Старосельская, красивая такая фамилия, а теперь она лежит там замороженная, и ей все равно, как назовут ее в криминальных сводках…)

— Ты заметила? — спрашивает Ерголин. — Дикий снова разрушил своей жертве мозг.

— Заметила.

— О чем это свидетельствует?

— Ну, о чем? — Моя реакция больше смахивает на симптом клинической тупости. Но, видит Бог, сейчас мне совершенно невмоготу строить криминалистические версии.

— О том, что он знает про ментосканирование.

— Кто нынче про это не знает?

— Процентов восемьдесят населения Гигаполиса.

— Прекрасно. Осталось просеять через сито оставшиеся двадцать процентов, и Дикий у нас в руках.

Ерголин грустно хмыкает. Процентов двадцать — это восемь миллионов живых душ обоего пола и произвольного возраста. Но можно не сомневаться: как только делегация гостей свалит из “Башни смерти”, Серафим сядет за свой комп и сформулирует критерий отсева агнцев от козлищ и злаков от пле­вел. А потом начнет просеивать все эти восемь миллионов по избранному критерию. А когда спустя два года потерпит фиаско, то примется за остальных. И как раз к пенсии вычислит Хирурга. Как же, интересно, он находил иных прочих?..

— Еще он изъял у девчонки печень и почки, — продолжает Ерголин.

— В прошлый раз его привлекли легкие.

— Человек разнообразных анатомических интере­сов… — Ерголин с минуту молча пускает колечки к серому низкому потолку. — Вернемся в ДЕПО, покажу тебе кое-что, ты напомни.

— Хорошо.

Странно, почему-то потолки в моргах обязательно должны быть серыми и низкими. А стены — непременно выкрашенными в грязно-зеленый цвет.

— Как у тебя дела с потрошителями магнаров? — спрашивает Ерголин.