Михаил Ахманов - Путь на Юг

— Если так, — медленно промолвил Шахов, — нас можно прикрыть хоть сейчас. Мы ничего не добьемся. Ничего и никогда.

Браун кивнул с мрачным видом. Отказываться от щедрой кормушки ему хотелось не больше, чем Шахову.

— Мани, — каркнул американец. — Нас и филиал в Нью-Мексико финансировать Фонд МТИ. Фонд нравится давать деньги на разный фантастик прожект, пока есть надежда. Они давать и думать: вдруг что-то выйдет. Пусть не сразу, но что-то полезный. Они искать таких, как доктор Верланен и доктор Форд, и говорить им: попробуй, яйцеголовый парень. Пять лет, десять лет, двадцать… Они ждать, сэр. Но если… как это?.. да, если ясно, что зашло в тупик, нет мани. Если они узнать про Эллен айдиа, — он кивнул в сторону Гурзо, — мы банкрот.

Виролайнен откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Кожа на тонкой шее натянулась, морщины стали глубже, и Шахов впервые подумал, что академик слишком стар и может скончаться в любую минуту, от любого потрясения. А потрясение было изрядное! Они, все четверо, тесно связаны с Проектом и расставаться с ним не собирались, хотя у каждого свои резоны и причины. Для Виролайнена это как лебединая песня на закате дней, Гурзо любопытна, в меру тщеславна и собирает материал для докторской, а Браун делает карьеру в Фонде, и если Проект окажется успешным, он — вице-президент. Что до самого Шахова, то он относился к Проекту примерно так же, как хозяин особняка к удобному жилищу. Власть над тремя сотнями военных и гражданских лиц, причастность к еще неведомому официальной науке, возможность распоряжаться средствами спонсора — все это тешило самолюбие, не говоря уж о хорошем довеске к генеральскому окладу. Нет, он совсем не хотел, чтобы Проект прикрыли!

— Есть выход, Сергей Борисович, — произнесла Гурзо. — Я вам о нем говорила. И вам, Хейно Эмильевич.

Виролайнен хмыкнул, не открывая глаз. Шахов поднялся, шагнул к своему столу, включил компьютер, потыкал в клавиши, вызывая базу кадрового состава. Экран мигнул, и в левой половине возникла фотография: темные волосы и глаза, сурово сжатый рот, широковатые скулы, крепкий подбородок… Одинцов Георгий Леонидович собственной персоной. Специалист по контртеррористическим операциям, знаток военной техники, мастер выживания, диверсант и десантник, бог войны по кличке Один… можно сказать, в узких кругах личность почти легендарная. Послужной список, сведения о выполненных заданиях, характеристики, награды, ранения…

— Восемь, — сказал он, всматриваясь в строчки личного дела, которое знал наизусть.

— Простите? — Гурзо подняла светлые брови.

— Восемь, — повторил Шахов, глядя на экран. — Сорок семь лет и восемь ранений средней тяжести и тяжелых. Какой из него ходок? Живого места нет! Ранен в бедро, в плечо, слева в подреберье… прострелено легкое… колено собирали по кусочкам… осколок под сердцем… и спина… Вы его спину видели, Елена Павловна?

— Видела. Но все же он не инвалид!

— Не инвалид, — согласился Шахов. — Давеча я на него полюбовался… Скачет с саблей как молодой. Не инвалид, а нормальный герой на пенсии.

— Так в чем же дело?

— В том, что, если он погибнет, с меня снимут голову. С меня, а не с психолога Гурзо и не с врачей, которые оформят ему допуск.

— Или голову снимут, или финансирование. Второе, полагаю, много хуже, — проскрипел Виролайнен. Когда касалось его научных трудов, он был безжалостней гиены и жизнь человеческую в грош не ставил. Чему удивляться не приходилось — он вырос в суровое время концлагерей и пролетарской диктатуры.

Браун согласно закивал. Хотя он родился в стране демократии и свободы, но в данном случае был солидарен с Виролайненом, ибо самое ужасное для демократа — лишиться финансирования. За жизнь испытателей он никакой ответственности не нес и относился к ним как к пушечному мясу. Тем более что из двадцати шести персон, упомянутых Гурзо, лишь трое были гражданами США, причем второсортными, — пуэрториканец, негр и потомок эмигрантов с Кубы.

Шахов перевел компьютер в режим ожидания, сел в кресло и уставился на свои колени, обтянутые темно-зеленым габардином брюк.

— Восемь… — снова пробормотал он. — И возраст под пятьдесят…

— Вы забываете, что все его раны и возрастные изменения останутся Здесь, — сказала Гурзо, подчеркнув голосом последнее слово. — Здесь, Сергей Борисович! Вы ведь помните отчеты Пака, Смирницкого, Мартинеса и других. Они, вероятно…

— Вероятно или нет, мы не знаем, — оборвал ее Шахов. — Все это из области предположений, а осколок под сердцем и простреленное легкое — реальность. Если он не выдержит погружения…

— Выдержит. — Виролайнен залпом допил остывший кофе. — Выдержит, хотя за процедуру обратного ДС-перехода я бы не поручился. А в остальном… В остальном я склоняюсь к мнению нашей любезной Елены Павловны. Если ее гипотеза верна, то экземпляр самый подходящий.

Гурзо усмехнулась:

— Да, этот не испугается. Я изучаю его около года, по документам, по отзывам коллег и… как бы это выразиться?.. да, в личном плане. — Ее улыбка сделалась шире, и на щеках вспыхнул румянец. — Он очень обаятельный мужчина и сохранивший интерес к противоположному полу… Но главное в нем — врожденная сила духа и огромный опыт, привычка к стрессовым ситуациям, своеобразная реакция на опасность — она вызывает не шок, а позыв к действию. Где мы еще найдем такого? То есть, возможно, найдем среди ветеранов, но искать придется долго.

— И то, что мы найти, может быть с одной ногой или без глаза, — заметил Браун, но Шахов, не обращая внимания на американца, наклонился и заглянул в лицо Гурзо:

— Вы хотите сказать, что он вообще ничего не боится?

— Боится, конечно, но не ран, не смерти и не пугающих неожиданностей. Боится недугов и старости, боится сделаться беспомощным, боится место потерять… нет, я не о должности инструктора, я о месте в жизни… Все это страхи человека, лишенного привычного статуса в силу тех или иных причин. И чтобы вернуть его, он жизнь положит. Он — это не наши капитаны с лейтенантами. Против него они — мальчишки.

— Все они имеют боевой опыт, — промолвил Шахов.

— Их и его опыт — понятия несравнимые, — возразила Гурзо и вдруг, судорожно сглотнув и вцепившись в свою папку, сказала: — Вы знаете, где он побывал и скольких человек убил? Не в массовых операциях, а так, один на один, ножом, веревкой, голыми руками… Он не любит об этом говорить, но я подняла архивы ГРУ с его отчетами. В Никарагуа, в восемьдесят третьем, он…

Шахов покосился на американца и хлопнул ладонью по колену:

— А вот об этом не надо! Все! Я выслушал ваше мнение и буду думать.

— Босс, он чтобы думать, — философски заметил Браун, поднимаясь. Потом добавил: — Однако думать быстро и помнить: any port in a storm. [1] Any port in a storm — в шторм любая гавань хороша (английская пословица).