Михаил Ахманов - Путь на Юг

Музыканты вызывали больше подозрений. По мнению Одинцова, эти парни имели такой же воровато-богемный вид, как и их патлатые коллеги из бесчисленных рок-групп, расплодившихся по всей России и ближнему зарубежью, от южных гор до северных морей. Но с тех пор как Страж Спокойствия наложил свою руку на Асруда, молодым хозяевам стало не до развлечений. Трио музыкантов не появлялось во Внутреннем дворце уже много дней, и вряд ли у кого-нибудь из них хватило бы смелости залезть туда ночью. Уж проще ограбить мастерскую ювелира!

Одинцов перевел немигающий взгляд на парикмахера. Этот не оставался без работы дольше двух суток — Лидор очень гордилась своими золотистыми локонами. Он постоянно бывал во дворце, но служанки молодой госпожи, все — женщины испытанной честности, поклялись во время предварительного следствия, что провожали парикмахера от входа до покоев Лидор и обратно. К тому же парикмахер был явным трусом; лоб его под взглядом Одинцова покрылся испариной, колени подгибались.

Серестор Клам, верный слуга, отпадал. Стражи обычно сидели в кордегардии, дальше первого этажа не заходили и к тому же всегда дежурили во Внутреннем дворце попарно. Оставался библиотекарь.

Глаза Одинцова остановились на щуплой фигуре Вика Матуша, бывшего книготорговца из Оконто, прогоревшего вчистую и надзирающего ныне за обширной замковой библиотекой. Он собрал об этом шельмеце кое-какие сведения. Матуш служил у Ригонов года три, с тех пор как потерял из-за долгов собственную лавку, и в книгах действительно знал толк. Правда, мальчики-подростки и молодые слуги жаловались на излишек внимания с его стороны, что, в общем-то, не считалось большим пороком — по этой части в Айдене царили свободные нравы, а карали больше за измену, неуплату долгов и колдовство. Так что жалобы определялись скорее непривлекательной внешностью Матуша и его попытками получить кое-что задаром. Он был исключительно тощ; кости выпирали из-под туники, словно ее натянули на оживший скелет.

Заметив его бегающий воровской взгляд, Одинцов уже не сомневался в окончательных выводах. На миг он с сожалением подумал о детекторе лжи и подходящих к случаю препаратах, с помощью которых разоблачить похитителя было бы так просто, потом усмехнулся, вспомнив, что в его руках имеется гораздо более действенное средство — плеть палача. Кнут выбьет признание из этого мозгляка! Но Одинцова интересовало не признание как таковое и даже не сам кинжал, наверняка запрятанный где-то среди книг в библиотеке. Он хотел знать, почему Матуш его взял. В спальне Асруда, не раз внимательно осмотренной им, находились два золотых литых подсвечника в локоть высотой, сундучок с золотыми марками, шкатулка с перстнями, кольцами и драгоценной нагрудной цепью из золотых дисков и огромных рубинов, знак достоинства пэра. Но Матуш схватил кинжал с серебряной рукоятью, инкрустированной мелкими камнями! Память Рахи не подсказывала, как выглядит похищенный предмет, но, осторожно расспросив Лидор и Клама, Одинцов не сомневался, что по сравнению с цепью и подсвечниками кинжал был незавидной добычей.

И все же Матуш польстился на него! Почему? Конечно, он шельмец и жулик, но не дурак и не глупец… именно таких типов, во все времена и у всех народов, использовали вполне определенные ведомства. К тому же верная Дорта донесла, что за последние десять дней не раз натыкалась на Вика Матуша, бродившего по нижнему ярусу дворца. Похоже, он искал дорогу к подвалам.

Одинцов повернул голову и мигнул Чосу.

— Этого… тощего книжного червя… Под плети!

— Клянусь молнией Шебрет, хозяин, он расколется после пятого удара! — заметил Чос, направляясь к трепещущей жертве.

Но он ошибся. Плеть просвистела только три раза, и Вик Матуш отдал концы. Несомненно, разрыв сердца. И, несомненно, от страха. Вот только кого больше боялся шпион — своего разгневанного хозяина или бар Савалта?

Да, Георгий Одинцов мог быть доволен — и своими достижениями, и приятным обществом красавицы невесты, мудрого бар Занкора и неутомимого собутыльника Ильтара, и тем, с какой проницательностью он разыскал чертополох в собственном огороде. Однако доволен он не был, ибо таково свойство человеческой природы — не удовлетворяться достигнутым. И к Одинцову это относилось в гораздо большей степени, чем к любому другому. В частности, коли уж вспоминать о чертополохе, то выдернут он был слишком грубо и поспешно; теперь предстояло копаться в земле, выискивая остатки корешков.

Смущали Одинцова и кое-какие другие обстоятельства, связанные с бар Занкором, с Ахаром бар Вальтахом, который пригласил его в таверну, и даже с прекрасной Лидор. И если он намеревался в скором времени прояснить ситуацию с целителем и приятелем-гвардейцем, то отношения с Лидор представляли гораздо более тонкую материю. Она была слишком красива и слишком умна! А также наблюдательна. Тоже слишком для такой очаровательной девицы.

Поведение же самой Лидор представлялось крайне загадочным. Казалось, таинственным образом изменившееся лицо суженого и его странная забывчивость (тут, правда, дело спасала история о кулаках Рата) должны были пробудить в девушке подозрения. И она, несомненно, что-то подозревала — Одинцов чуял это всеми своими костями. Но Лидор отнюдь не избегала его; скорее, наоборот. Она старалась проводить с ним как можно больше времени — фактически все время, какое оставалось у него после занятий с осской сотней, поучительных бесед с бар Занкором и тренировок с Ильтаром, продолжавшим натаскивать кузена в хайритском боевом искусстве.

Когда Одинцов исследовал замок (под благовидным предлогом реставрации вышибленных Ратом воспоминаний), она охотно вызвалась сопутствовать ему и, натянув темную полотняную тунику, лазила вместе с ним по пыльным чердакам, мрачным подвалам, стенам, башням, лестницам и бесчисленным залам и переходам. Иногда она вдруг останавливалась в каком-нибудь закутке — вроде странного тупика, которым заканчивался подземный коридор под западной Садовой стеной (они таки нашли там древний ход!), — и говорила нечто этакое: «А помнишь, Рахи, когда тебе исполнилось двенадцать, а я была совсем крошкой, ты потащил меня в путешествие по подвалам… и мы чуть не заблудились между винным погребом и старой кузнечной мастерской… Помнишь, как разгневался отец? Но только отчитал тебя, а не бил. Он вообще не мог ударить человека… Помнишь?..»

Конечно, Одинцов не помнил ничего, и она это видела. Что, однако, не повергало девушку ни в печаль, ни в недоумение, — весело рассмеявшись, она целовала Одинцова к щеку или прижималась к нему упругой грудью, словно не подозревая о бурях, грохочущих в его душе.