Лев Вершинин - Великий Сатанг

В душной тишине раннего вечера отчетливо и горько всхлипнула женщина. Вещий же привычно возвысил голос, призывая не предаваться до времени отчаянию.

– Умер телесно Ю Джуга, но не могли убить злобные последний его крик. По вершинам горным лавиною пронесся стон, вспенился в бурунах морской волны, в ветрах распахнул крылья, обернувшись ясноперой птицей токон, — и встал из огня боли всесотворившего пламенный принц Видрат, и меч мести ярким сполохом полыхал в его руке, и ряд к ряду плотнились за спиною принца Видрата могучие исполины, чье светлое имя было Ван-Туаны, означает же это на благородном дархи «Жаждущие Равенства». И неизбежна была битва, и казалось всему сотворенному, что последней для злобных станет она!..

Восторгом вспыхнули глаза самых младших из мелкоты, что сидела в конце общего стола, но все так же скорбны были лица взрослых, знающих предание наизусть.

– Нет, не стала! Всего лишь крик лежал в основе гнева, и не одолел злобу крик. Пал принц Видрат, но завещал перед гибелью Солнцу и Луне не позволить тому, кто придет вслед, ковать меч из крика багровых зарниц. Вслед же за павшим пришел рожденный от брака крови Ю Джуга и пашни, принявшей в себя эту кровь, яростный герой, Железный Вождь А Ладжок, и мощь воли его превосходила всесилие павших Ван-Туанов. В кровь и землю добавил восхищенный ветер отзвуки крика того, кто не мог умереть вполне, и родились от тройного союза светоносные идеи квэхва. И вновь неизбежною стала битва, и вновь мстилось всему сущему, что гибельной для гнусных станет она!..

В заметно сгустившейся предвечерней мгле тонули стиснутые горестными гримасами губы Вещего, и казалось, что не шевелит он ими, но откуда-то извне — из туч ли? из отдаленных ли руин? — долетает древний сказ.

– Нет, не стала! Не сломили в битве отважного А Ладжока хитрые, не одолели злокозненные. В ужасе осознали они, насколько близка погибель. А осознав, прикинулись светлыми духами и втерлись обманом в сердца не знавших дотоле лжи и лукавства людей Дархая. Улестили доверчивых, сказав, что ведут на помощь Железному Вождю А, и увели с собою за облака, бросив на мучения в гиблых зазвездных краях, имя которым Земля!..

– Земля! Земля! Земля-а-а? — подхватило эхо, и словно бы удивление звучало в вернувшемся голосе; но не услышали нот сомнения люди квэхва, потому что не хотели услышать. Да и не было им дано…

– И пал железный вождь А Ладжок, не лицом к лицу сраженный, но подлой хитростью. С той поры и владеют яснозаревым Дархаем демоны гадостного зла, и торжествуют они…

Вещий рывком поднялся и воздел к исчерна-синим небесам длинные худые руки, увитые жесткими веревками вспухших жил.

– Зря торжествуют и тщетно! Не угасла воля к воскрешению светлой правды добра, нет смерти великому Ю Джуга. Сказано им, и ведомо людям, очнувшимся от лукавых чар: придет час и настанет миг, и явится из далеких стран возродившийся из бесплотия Ю Джуга. Не богом вернется он, но человеком, подобным божеству. Пламенный дух Огненного Принца унаследует он и совокупит его с твердой стойкостью Железного Вождя; двуединый, придет он из безвестности, и будет имя его…

– А-Видра! — взревели мужи.

– А-Видра! — тонкими голосами поддержали женщины.

– А-Видра! — завизжала мелкота.

Обессиленный, рухнул на скамью вещун, но не закончено было пока еще предначертание, и надтреснутый голос зазвенел вновь.

– Не поверит сначала людям квэхва, что раскаялись, двуединый герой и не назовется. Но без ошибки узнают его прозревшие, ибо будет лик его горд и резок и знаком им по отпечатку своему, сохраненному Книгой Книг; ликом Огненному Принцу будет подобен он, и не ошибутся люди. Ибо будет это…

– А-Видра!

– И грудь его украсит дивный амулет, знак крови и земли, не подвластный никому, кроме Железного Вождя. Чернью и багрянцем расцветет он, и не станет заблуждений. Ибо будет это…

– А-Видра!

Хлестнул ветер, предвещая грозу, и редкие тяжелые капли рухнули на столешницу, звонко рассыпаясь в мельчайшую водяную пыль. Рывком исчезла духота. И в мгновенно посвежевшем голосе старца звонко рассыпались трели задорной юности.

– И тогда, узнав, испытают его люди квэхва. Сорок лучших из лучших борцов поднимут мечи на пришедшего, и спустят с тетивы быстролетящие стрелы, и метнут в него хитробьющие бумеранги, но тщетно! Отобьется, и уклонится, и увернется пришелец, и так узнают люди наверняка, кто есть он. А узнав, преклонят колени и поклянутся исполнять любой приказ без сомнений, и сжалится он, и укажет, где же Дархай, и снизойдет отдавать приказы, потому что будет это…

– А-Видра, и только Он, и кто, кроме Него?!

Громовой раскат ошеломил сидящих за общим столом, и в первый миг показалось, что это тучи рассыпали наконец свои каменные бубенцы. Но не рассекла верхнюю темень кривая змея огня, зато у распахнутых ворот возвышалась темная в сумерках фигура, почти на голову превышавшая рост Однорукого Крампъяла, и на непомерной ширины плечах совсем крохотной казалась туша громадной свиньи.

Вернулся Кайченг.

Сбросив ношу на руки подбежавшим женщинам, он прислонил к столу широкий, слегка изогнутый меч, освободил плечо от ремня, удерживающего лучный чехол, и присел на положенное место. И капли дождя замедлились, поредели еще более, а спустя миг вовсе исчезли, словно знали, что идеи квэхва повелевают пришедшему в час трапезы вкусить пищу за общим столом.

Четыреста глаз, не считая Вещего, вонзились в Кайченга, немо вопрошая. Всем ведомо было, для чего покидал исполин поселок, и не нашлось бы ни одного, кто не жаждал бы услышать, чем же завершился поход.

Но устои воспрещают начинать с главного.

Поэтому Кайченг заговорил не ранее, чем преломил лепешку и вкусил ее, окунув прежде в отвар псины.

– Вот, убил свинью. — Голос его гремел и подавлял, даже и уменьшенный вполовину. — Видел следы выводка. Стоит выйти. Свинья слаще, чем пес.

Никто не оспорил очевидного.

– Что было здесь?

Однорукий Крампъял отвечал толково и кратко, а Кайченг жевал и слушал, изредка задавая вопросы.

На большой тропе видели людей башен? И? Ах, разъехались мирно! Что ж, значит, помнят урок.

Приходили люди Старшей Сестры? Что принесли? Соль? Доброе дело. Что взяли взамен? О! Поди ты…

Крыса-людоед? Скверно. Завтра выйду, накажу. Уже? Добрее доброго дело. Кто покарал? Хвалю. Останешься сегодня с бабушкой Дхяо. Нет, с Конопатой. Бабушка Дхяо опытна, но Мью слаще, я знаю. Подвиг достоин того.

И наконец опустевшая миска со скрипом отъехала к краю общего стола.

– Я был там, — пророкотал Кайченг. — Все были там: кайченг из Пао-Пао, и плешивый из Дзхъю, и остальные, всего числом четыре десятка и десяток без двух. Все смотрели Ему в лицо, а потом поглядели на меня. И я показал. И все поняли, что это — Он…