Александр Тестов - Остров в наследство

– Молитесь так, как умеете. Бог вас поймет, – ответил священник.

– Католический Бог? Или протестантский?

Но человек в сутане не обиделся на эту явную бестактность. Ответ его прозвучал так же доброжелательно.

– Бог един, дочь моя. Нет ни католического Бога, ни протестантского, ни мусульманского, ни иудейского. Он един, наш небесный отец, и когда-нибудь люди это поймут.

«Забавно, – подумала девушка, – какой прогресс…»

– И вы хотите, чтоб я поняла это прямо сейчас? – с иронией спросила Ирис.

– Вы вполне способны на это, дочь моя, – улыбнулся священник.

Мгновение она раздумывала, а потом решительно мотнула головой:

– Вы слишком много хотите от меня, – Ирис запнулась, но все-таки выговорила, – святой отец.

Он поднял руку, благословляя ее, но Ирис не наклонила голову, как требовал католический ритуал, и значит, в глазах команды осталась «нечистой».

Сейчас, глядя, как проходит мимо отец Фернандо, подметая палубу длинной сутаной, она вспомнила этот эпизод и нахмурилась. Священник поймал ее взгляд и внимательными, светло-карими глазами задал немой вопрос. Но Ирис так же безмолвно качнула головой. Невозмутимо, словно ничего не случилось, отец Фернандо последовал дальше по своим делам.

– Вы живете по законам моря, донья Аэреос.

Она невольно вздрогнула. Голос капитана прозвучал совсем близко. Девушка оглянулась. Она не ошиблась.

Капитан корабля, граф де Сильва, стоял рядом. Ирис сделала было движение, чтобы встать, но передумала и осталась в кресле.

– Что вы имеете в виду, дон Карлос, – спросила она.

– То, что пока корабль на плаву, вы не спускаете флаг.

Ирис подняла глаза. Капитан говорил вроде бы шутливо, но взгляд его был серьезен. Граф де Сильва смотрел на нее с уважением.

– Не спускаю, – кивнула Ирис.

Она все-таки поднялась и сделала несколько шагов прочь от кресла. Зеленое шелковое платье, одолженное у графини, прошуршало по чисто вымытому палубному настилу. Карлос последовал за ней.

– Вот здесь свершилась казнь, – Ирис взглянула искоса, усмехнулась. – Прямо на этом месте. Пленника привязали к доске и бросили в открытое море. Вы знаете, кого здесь казнили, граф? – и так как капитан молчал, ответила сама. – Меня.

Пытливый взгляд требовал подробностей. А Ирис так устала носить в себе страшные тайны недавнего прошлого. К тому же… Что-то такое было в лице, в манерах испанского гранда. Что-то, что неуловимо отделяло его от жены-аристократки, от зятя, даже от этого священника. И делало похожим на отца, на Харди Мак-Кента, на маленького, спокойного штурмана Дика Вольнера. И еще, пожалуй… Да, именно так. Карлос де Кастильяно напомнил ей Джеймса Рика. Ирис не заметила, как сам собой открылся замок, запирающий ее воспоминания, и она, радуясь этому освобождению, торопливо, перескакивая с пятого на десятое, захлебываясь, выложила совершенно незнакомому человеку то, в чем не призналась бы ни под пыткой, ни на исповеди. То, о чем она не рискнула написать Кэтрин. То, что никогда не узнает отец. Карлос слушал, не перебивая и ни о чем не спрашивая.

Выговорившись, девушка уставилась в сторону. Или не хотела поднять глаза, или боялась.

– Что ж, – тихо произнес он, – откровенность за откровенность, Ирис. Я расскажу вам одну историю. Если вы, конечно, согласны выслушать. И, может быть, тогда вам будет немного легче на этом корабле. Слушайте.

Я родился в Старом Свете, в Толедо, в маленьком домике, выходящем окнами на мрачный замок Святой инквизиции. В этом тяжелом, гнетущем строении бродили тени всех языческих богов и демонов старой Испании. Там пылали костры аутодафе, и по ночам слышался скрип тележки, на которой из замка вывозили покойников. Мою мать, графиню де Сильва, за три месяца до моего рождения супруг выгнал из дому. За неверность – так он сказал. Вы можете думать, что хотите, но моя мать, Исабель де ла Лус, Светлая Исабель, была чиста и перед мужем, и перед Богом. Ее оклеветали, и отец поверил клевете, потому что услышал ее от тех, кому доверял – своей матери и лучшего друга Хуана де Вальдоро. Я был лишен наследства и имени, забыт и проклят еще до рождения, но Бог посмеялся над отцом. Он не дал ему больше детей. Граф умер, не оставив завещания, и в возрасте пятнадцати лет я стал владельцем пышного титула и громадного состояния, ничуть того не желая. К тому времени я вырос и окреп, и в качестве юнги на шхуне «Люцифер» обошел полмира. Я знал, кто был виновником позора и изгнания моей матери. Перед смертью она назвала мне имя. Молодой Хуан де Вальдоро, которого отвергла Светлая Исабель и который ненавидел ее за это. Узнав, что отец мой умер, я поспешил в свои владения, чтобы исполнить последнюю волю матери и отомстить.

Замок встретил меня закрытыми воротами и яростным лаем дворовых псов, но, узнав, что нищий оборванец приходится ему хозяином, привратник радушно распахнул двери. Так я ступил на землю, с которой некогда был изгнан вместе с матерью. Замок прятался в тени могучих дубов. Он был очень слабо освещен, и, если бы не дорога, проложенная от ворот к крыльцу, я бы заблудился в этом запущенном саду, так похожем на лес. Я поднялся по каменным ступеням, не касаясь узорных перил, и потянул на себя тяжелую дверь. Как ни странно – она сразу открылась, пропуская меня в сказочный замок, должно быть, набитый сокровищами, как пещера Али-Бабы. Никаких заклинаний, вроде: «Сезам, откройся», не потребовалось. Прямо с улицы я попал в темный зал. Это необъятное, круглое помещение, похожее на арену античного цирка, освещалось лишь тремя свечами в старинных подсвечниках, уже почти сгоревшими. Под ногами лежал дивный ковер с пышным ворсом, таким, что мои многострадальные сапоги устыдились и встали, не решаясь идти дальше. Вдоль стен из резного дуба висели длинные темные зеркала. В колеблющемся оранжевом свете они были так похожи на раскрытые двери в потусторонний мир, что я оробел. Казалось, что сейчас из этих бесконечных коридоров начнут вылезать призраки казненных, держа головы в руках, духи замученных, гремя цепями, и напоследок покажется Белая Дама, шурша складками наряда, вышедшего из моды двести лет назад. Я поскорее миновал зеркальный зал и оказался в длинной картинной галерее. С тяжелым канделябром я медленно шел вдоль стены, рассматривая надменные лица, некоторые – в сети трещин, иные – почти новые. Чем дальше, тем новее делались картины, а лица идальго и благородных дам приобретали все более заметную печать вырождения. В одном из портретов я с мистической жутью угадал свои черты. Надпись под портретом гласила: «Дон Мигель де Кастильяно, граф де Сильва».

– За встречу, отец, – произнес я, поднимая воображаемый бокал. На холсте был изображен еще не старый человек. Он смотрел на меня с мрачным любопытством, словно хотел понять – кто я и зачем пришел в его дом.