Владимир Добряков - Глубокая разведка

За ужином, обсуждая положение, мы тщательно обходим те моменты, которые могут нас навести на мысль о том, что мы застряли здесь надолго. Но я прекрасно вижу, что все уже готовят себя к такому исходу и постепенно настраиваются на него. Это еще более ясно становится к исходу третьего «дня». Лена, как всегда, держится спокойно. Только в глазах у нее время от времени загораются зловещие огоньки. Очень скверно они сочетаются с ее всегда спокойным и глубоким «перламутром». Наташа изредка вздыхает и с плохо скрываемой тоской оглядывается вокруг. Она готовилась к любым неприятностям, но вот такого она никак не ожидала. Что греха таить, я этого тоже не ожидал. Ее невольно вырвавшаяся фраза: «Лена, я хочу домой!», лучше всего выражает наше состояние. Когда представишь себе долгие, очень долгие годы, которые нам предстоит провести в этой пустыне… Да и не в пустыне даже. Нет во Вселенной таких пустынь. Это — какое-то искусственное образование; вне пространства, возможно, вне Времени. Короче, когда подумаешь о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести здесь, то самое безобидное, что хочется сделать, это завыть волком. Хотя о какой жизни может идти речь? Продовольствия нам, как ни экономь, хватит не очень-то надолго. А дальше что? Голодная смерть? Самоубийства? Людоедство?

Анатолий тоже посматривает вокруг, но немного по-другому. В его глазах читается явное неодобрение всего происходящего и нарастающее желание стрелять, рвать, терзать и жечь. Но, увы, зло ему сорвать здесь совершенно не на ком. Вот его я прекрасно понимаю. Как и Наташа, он готовил себя к совершенно другому. Он настраивался на борьбу, смертельные схватки с врагами и со стихиями. Но он никак не предполагал, что бороться-то придется только с самим собой. А эта борьба потяжелее других будет. Наташу с Анатолием я понимаю, а вот Лену понять никак не могу. Ее зловещие огоньки в глазах нравятся мне все меньше и меньше. Что они означают? Я, конечно, далек от мысли, что у моей подруги начинает ехать крыша. Если это с кем-то и произойдет, то уж с ней-то в последнюю очередь. Хотя, может быть, она рисует себе перспективу: стать сиделкой при трех повредившихся умом? В таком случае, у меня не только глаза заблестели бы. Поздним «вечером» четвертого «дня», когда Наташа и Анатолий уже заснули, я все-таки решаюсь спросить у нее:

— Вижу, Ленок, у тебя что-то на уме играет. Давай, колись, не души в себе.

— Играет? Да нет, Андрей, не играет, а ползает. Ползает гаденькая мыслишка. Зря мы полезли в этот переход. Лучше бы нам оставаться там, где мы были. И вот душу я эту мысль в себе изо всех сил. Но не дай Время вслух ее высказать, да чтобы ребята ее услышали. Настроение и так гуановое, — помолчав немного, она спрашивает меня: — Как ты думаешь, это кончится когда-нибудь, а если кончится, то чем?

— Ты это всерьез спрашиваешь или чисто риторически?

— Конечно, риторически. Что ты можешь ответить? Информации у тебя ровно столько, сколько у меня. Чуть больше нуля. Но есть у меня предчувствие, что все это когда-нибудь кончится. Только не знаю как. Причем от нас здесь ничего зависеть не будет.

— Так что же ты предлагаешь делать?

— А ничего. Идти, как шли. Ни в коем случае не останавливаться. Если мы останемся на месте, то на второй же день у нас начнутся галлюцинации, а на третий день мы рехнемся. Все, хорош.

«Утром» я как-то незаметно ухожу вперед шагов на тридцать, сорок. Меня догоняет Наташа и, пройдя со мной минут десять, тихо говорит:

— Знаешь, Андрей, мне страшно.

— И давно?

— С самого начала. Мне стало очень страшно, когда мы только вошли сюда. Я очень боюсь.

— Знаешь, девочка, скажу тебе честно. Мне тоже страшно.

— Серьезно? А я думала, я одна такая трусиха. Куда мы попали, Андрей? Что это за Мир? Он даже не мертвый, он какой-то не родившийся еще.

— А попали мы, Наталья, в такое место, какое я при всей свой фантазии даже представить не мог. Помнишь, какие гипотетические картинки я вам рисовал тогда? А вот такого даже мне в голову не пришло.

— Так что же это за Мир?

— Это не Мир. Таких Миров не бывает. Это, Наташа, искусственное образование.

— Подожди. Если это — искусственное образование, значит, где-то есть те, кто его создал.

— Вот это-то меня только и утешает. Раз они существуют, значит, у нас есть шанс до них добраться.

— А что дальше?

Я не успеваю ответить. Неизвестно откуда рождается не то рык, не то рев, не то гул взлетающего реактивного самолета. Звук постепенно нарастает и достигает такой силы, словно мы стоим у кромки взлетной полосы, а самолет отрывается от земли в десяти метрах от нас. Не сговариваясь и без всякой команды, мы падаем на стеклообразную поверхность, непроизвольно занимая положение для круговой обороны. А звук все нарастает и накатывается на нас, подобно тяжелому танку. Он уже физически начинает давить на нас. И все это при полной неподвижности воздуха. И вдруг наступает мертвая тишина. Звук обрывается так же внезапно, как и начался.

Полчаса мы лежим неподвижно, всматриваясь в никуда и ожидая какого-либо продолжения. Все по-прежнему, как и раньше, как час, сутки и более назад. Я медленно встаю и подаю руку Наташе. К нам подходят Лена с Анатолием. Он спрашивает:

— И что это было?

— Лена вчера хорошо мне сказала. У нас информации у всех поровну: чуть больше нуля. Предлагаю устроить мозговой штурм на тему: что это было.

— Пошел бы ты в Схлопку! — машет Лена рукой.

— Я бы с удовольствием в нее ушел, лишь бы здесь не оставаться. Подскажи только, как это сделать.

Лена снова машет рукой и предлагает:

— Пошли дальше. Хуже чем есть, все равно не будет.

— Ты так думаешь? — спрашиваю я уже на ходу.

— Что ты имеешь в виду?

— Вода. Ее осталось всего ничего. Препараты от обезвоживания не дадут нам умереть от жажды, но не спасут от голода. А десантные пайки без воды употреблять невозможно.

— Придется урезать норму. Будем готовить одну порцию на двоих. А через некоторое время посмотрим, может быть, придется еще урезаться.

Проходит еще три «дня». Они не приносят ничего нового. Звук, так поразивший нас, больше не повторяется. Я даже не пытаюсь строить догадки: что же это было? Информация у нас нулевая. Или, выражаясь словами Лены, чуть больше нуля. Тут можно нафантазировать такого, что от собственной тени шарахаться начнешь. Впрочем, теней здесь тоже нет, как и многого другого.

Экономя воду, мы урезаем нормы питания до предела. На завтрак готовим одну порцию на двоих, на обед тоже, а на ужин — одну на всех. О таких вещах, как кофе и чай, стараемся не вспоминать. Принимаем по вечерам таблетки разработанного Леной препарата от обезвоживания организма. Так начинается вторая «неделя» нашего пребывания в этой… в этом… Даже не знаю, как и назвать.