Вячеслав Седов - Осколки вечности

Она начинала жалеть о том происшествии на балу, когда так оскорбила Феникса. Но у нее не было выбора. Глупец, тогда он на радостях не понял всю опрометчивость собственного поступка. Но радость его была искренней, ведь он узнал имя того, кто мог подсказать средство от болезни. Будто и так не становилось ясно, что Хронос владеет этим секретом, также как и многими другими, что открыла ему темпоральная магия. В конце концов, магика платила «ловцу удачи», и любовь не мешала ему принимать эти деньги… Это было хорошим оправданием ее совести ближайшие несколько лет, пока этот Эйлт не разрушил все легкостью доступа в свое сознание. Если бы она тогда знала, куда Карнаж тратил деньги. Что ж, его вложения оправдали себя, и спасенный от болезни и голодной смерти друг оказался рядом в трудную минуту. Благо традиционная верность ларонийцев, даже в квартикантах, по-прежнему оставалась собачьей.

Она ушла, громко хлопнув дверью. Рене знал, что она в отчаянии, но не понимал истинной причины. Откуда ему было знать? И вся его ярость, что обуяла теперь, направила свои острые зубы на полукровку, который спал в своей камере двумя этажами ниже.

Как же, должно быть, она его любит!

– Проклятье!!! - начальник тюрьмы бросил в камин бутылку вина, которую берег для особого случая.

Полыхнуло пламя и в его отсветах гримаса злобы исказила лицо старого вояки. Глаза не моргая смотрели за бешеной пляской огня, которая отдавалась в сердце. Он не подарил ей ничего кроме отчаяния этой ночью, из всего того, что готов был бросить к ее ногам! Даже собственную жизнь!

– Я убью его! Клянусь всеми чертями ада, один из нас должен умереть!

– Рене! - одернул его голос, от которого дрожь пробежала по телу, в мгновение ока остудив весь пыл.

Начальнику тюрьмы показалось, что даже пламя в камине утихомирилось от этого холодного и жуткого окрика. Он сделал над собой усилие и повернулся.

Клод стоял у двери. У этого человека вместо лица наверное была железная маска, сделанная настолько искусно, что невозможно отличить от живой плоти. Чем чаще видел его Рене, тем больше в этом убеждался.

– Не вздумайте сделать глупость, сударь! - сверкнул глазами Клод, - Здесь интересы государства, и ваши личные должны посторониться!

– Отдайте мне его жизнь, молю вас!

– Не сейчас, позже. Я дам вам знать, когда придет время. А, покамест, остерегитесь! С головы этого «ловца удачи» не должен упасть ни один волос. Думаете мне доставляет удовольствие носится с этим полукровкой, как курице с яйцом? Но, к сожалению, такое «яйцо» в задуманном плане у нас одно, и так уж вышло, что это именно он.

Рене нашел в себе силы не разглядывать стену, а посмотреть Клоду в глаза, чтобы хотя бы так выказать свое мнение. Странно, лицо этого человека из канцелярии впервые смягчилось.

– Я смотрю, у тебя стаканы пустуют? - сказал тот же властный голос, - Сегодня все еще продолжаются празднества. Негоже нарезаться в одиночестве.

Клод сел за стол и поставил бутыль отличного сильванийского вина, достав ее из-под плаща, и жестом пригласил Рене присоединиться. Начальник стражи повиновался, хоть и был удивлен до глубины души. Он не знал, почему возникло это предложение и даже не подозревал, что впервые сидит за одним столом с тем, чья могущественная рука вырвала его из пучины пьянства и водворила сюда.

При всей своей жесткости, которая запечатлелась с левой стороны груди знаком девятнадцати, Клод оставался человеком. Наверное оттого, что с правой стороны на груди он всегда носил одну тайну. Свою и только свою. Поэтому он остался с Рене этим вечером, потому что в его поместье за городом теперь обитали только слуги, а память о самом дорогом согревала в тяжелые времена тем конвертом под камзолом, давая тепло, которым он мог с кем-то исподтишка поделиться. В нем было письмо из нескольких строк и засушенные лепестки роз, которые так любила его супруга и выращивала их в небольшом садике. Она всегда ждала, все понимала и верила в его дело. Он даже продолжал писать ей письма, а слуги со вздохом складывали послания в пыльные стопки на письменном столе в ее комнате. С недавних пор на них стало некому отвечать. Но садовник прикладывал все силы, чтобы к праздникам в конверте на столе Клода в канцелярии, как прежде, оказались свежие лепестки того самого сорта, что вывела супруга.

Эйлт ввалился в двери трактира с заднего двора под утро. Усталый и злой он распугал поднявшихся спозаранку поварят, которые кашеварили на кухне и, растолкав их в стороны, прошел в общую залу, завалился на скамью у печи по соседству с двумя гномами, спавшими уткнувшись носами в сложенные на столе руки, и тут же захрапел.

Жена трактирщика попыталась добудиться его и сопроводить в комнаты. Уперев руки в бока, низкорослая истанийка тормошила полукровку, пропуская мимо ушей его скверную брань, охаживая для верности мокрой тряпкой.

– Где же это, я вас спрашиваю, видано?! Не заплатил ни гроша, а таки повалился и храпит, сволочь! У нас тут не воровской вертеп! - возопила женщина-халфлинг, когда полукровка отпихнул ее ногой и повернулся носом к стене, пробурчав, чтобы она убиралась ко всем чертям, которых приписал ей в родню.

– Да оставь ты его, - крикнул от стойки трактирщик, поглаживая недавно разбитый нос.

– Ополоумел? Старый ты черт! Вот эти два угрюмых хрена спят за столом, так пусть - за комнаты заплатили. Только пиво вчерашнее, видать, не пустило на лестницу. Что страже скажем? У нас и так за дверьми под навесом эти охотники на драконов дрыхнут вповалку, как свора бродячих собак. И который день так ночуют!

Во время произнесения этой речи жена трактирщика совсем позабыла, что продолжала усердно лупить Эйлта мокрой тряпкой. Она не сразу нашла что сказать, когда добилась своей цели, и полукровка вскочил, вытаращив на нее красные, опухшие от бессонной ночи глаза.

– Пробесила! - выдал спросонья какое-то, бесспорно, новое в шаргардском лексиконе слово вор, отнял у хозяйки ее тряпку, скомкал и, завидев отступление противника на кухню, запустил вслед.

Снаряд со смачным шлепком достиг затылка неугомонной поборницы чистоты и престижа трактира, попортив той прическу и обогатив запас бранных слов Эйлта еще парочкой грязных истанийских ругательств. После чего он, с чувством выполненного долга, снова улегся спать.

Трактир, меж тем, продолжал оживать, следуя за восходом солнца, которое робко проникало своими лучами в чистые окна - предмет особой гордости жены трактирщика в западном районе города. Даже музыканты, которые по случаю празднеств играли без устали всю ночь, а потом, залившись за счет заведения до затылка выпивкой, отправились одними из последних спать, теперь поднялись ни свет ни заря в первых рядах. Как истинные слуги бессмертного искусства мелодии и сыновья муз, они чинно расселись на скамьи и приготовились вкушать бесплатный завтрак, так как нанимали их на два дня и еще доставало времени и на бесплатную трапезу, и на музыку для посетителей. Последнего не замедлила потребовать жена хозяина, собираясь, тем самым, отомстить всем, кто превратил ревностно оберегаемый ей очаг в ночлежку для бродяг.