Олег Верещагин - Не вернуться никогда

Вадим вгляделся в зелёные глаза. И понял, что данван не врёт — он говорит то, во что верит, и это как раз было самым страшным. А поняв — промолчал. Потому что это было заманчиво. На миг он представил себя — императором половины континента. Ну да, данваны. Но ведь это всё равно огромная власть. Такая, какой, наверное, не имеет ни один правитель Земли (голова слегка закружилась). И сколько можно будет сделать!!! Не для себя — что себе-то желать при таком могуществе?! Для людей. Нет, реально — для людей. И, может быть, удастся накопить силы и выступить против данванов. Не сейчас. Лет через двадцать, тридцать… Пацану из Тамбова — такое! Обманут? Нет, зачем им это? Вольхедой руководить легче, значит — им и правда нужен такой правитель… Скольких придётся "убрать" — убрать на пути к империи тех самых кэйвингов, с которыми он вместе… но ведь и Вольхеда никого не пожалеет, это было видно в его глазах там, на Ранде… Космос — он увидит космос, должен увидеть…

Он очнулся, с трудом сдержав дрожь. Видимо, все размышления заняли несколько секунд — данваны молчали без нетерпения. Вадим понял, что он смешон. В тунике, с мечом на поясе… всё та же игра. А реальность сидела напротив и ждала. Спокойно, почти безразлично. Если сейчас ответить нет — как это будет красиво, как благородно… а фоорд ждёт. Вспомнилась книга, читанная у Дидрихса — здешняя книга, какой-то Гордятич — "Друзья и враги Лёна Ставратича".

Разве можно предавать на время?

У меня двести человек, подумал Вадим. Понял, что боится. Не этих двоих лощёных и хладнокровных офицеров, а — того, что стоит за их плечами, вот за этими белыми эполетами. Страх был вязкий и противный, как болотная жижа. И вспомнил слова Дидрихса — про то, что такое война. У меня двести человек, а у них двести фоордов. Если не больше. Наверняка больше. Каждый фоорд — это два фрегата, это четыре тысячи бойцов и штук пятьсот разной техники, от вельботов до танков. Я сейчас смешон со своим отказом, который ещё не произнёс.

Впрочем… для них я даже ещё смешней, чем мне самому кажется. Потому что они ничего не знают про двести человек. Про гранатомёты, про ракеты. Они не знают, что Рэнэхид купил тридцать пулемётов, и что лейтенант Роттенберг учит у него пацанов. Не знают про купцов из Крентаны. Это почти чудо, но они не знают ничего этого. Они знают, что я пацан, заигравшийся в кэйвинга.

Пусть знают именно это.

Вадим встал. Он уже знал, что сейчас скажет, а данваны — они не знали, и даже не ждали такого ответа — было видно по их лицам. И от этого превосходства и в этом знании тоже, и от сумасшествия того, что он сейчас сделает, скажет — Вадиму стало легко и спокойно. Офицеры смотрели на него сидя.

— Встаньте, — сказал Вадим тихо. Офицеры снова переглянулись — на этот раз с искренним недоумением. — Встаньте, встаньте, господа… вы всё-таки в гостях — и тут конкретно, и на этой планете в целом, а гостям не стоит класть ноги на хозяйский стол, это свинство… — они поднялись — неуверенно, и от этой их неуверенности мальчишке стало смешно и приятно. — Так вот, — он тщательно, с наслаждением выговаривал слова, — я обдумал ваше предложение и решил послать вас на х…й. И вас. И вашу императрицу. И ваш фоорд. Местоположение х…я, на который я вас посылаю, отыщете сами. Вы достаточно хорошо знаете русский, чтобы понять сказанное мной сейчас? На анласском, данванском, хангарском, французском или английском это звучит недостаточно энергично — идите на х…й, господа.

Ан Акси йорд Тайом вышел сразу, повернувшись, как на параде. Молча, так, словно Вадим для него перестал существовать мгновенно. Ан Вилэм йорд Форга задержался, какое-то время изучал Вадима поскучневшими глазами. Потом поднял грушу, сжал её в кулаке — сквозь пальцы с чваком смачно брызнуло. Усмехнулся, подняв усики. Бросил остатки груши на пол, кинул сверху перчатки и тоже вышел. Вадим ощутил дикое желание заорать ему вслед что-то вроде "а ну иди сюда, ты, трусло, слышь, сюда, понял?!" — но не заорал, потому что это было ребячеством и потому, что ан Вилэм йорд Форга не был трусом.

Подойдя к столу, Вадим поднял холодный кувшин. Прижал ко лбу. Его заколотило так, что из кувшина начало плескать. Постоял, тяжело дыша — и пробормотал:

— И всё-таки они не знают. Не знают.

На базаре хватало всего. Впрочем, благодаря щедрости правителя уезжающее посольство ни в чём не нуждалось, и Вадомайр решил проехать через базар просто из озорства — чтобы ещё раз посмотреть, как шарахаются хангары. Кроме того, ему хотелось немного унять не отпускающую нервную дрожь.

Кавалькада из трёх десятков всадников ехала прямо через толпу перед обозом. Вадомайр и Ротбирт возглавляли её. Дан ехал в середине — после приезда данванов он был молчалив и как-то заторможен. Вадомайр не мог сказать, что не понимает его… Кстати, и эти мысли тоже беспокоили — поэтому Вадомайр перемигнулся с Ротбиртом, и парни, не долго думая, затянули на два голоса:

— а воины подхватывали:

— Аой! Аой!

Хангары порскали в стороны. Около помоста, с которого продавали рабов, Вадомайр не отказал себе в удовольствии пустить Урагана задом на купчишек и стражу. На помосте — среди немногих хангаров, как видно, пик торговли прошёл — сидел забитый в колодку ногами белый парень. Лицо верхового Вадомайра оказалось вровень с ним — глядящим зло и упрямо, совсем не по-рабски. Парень был одних с Вадомайром лет, худощавый, в шрамах, на груди — татуировка: оскаленная морда рыси и славянская свастика, не такая, как у анласов. Именно на эту татуировку Вадомайр и глядел в первые мгновения — не на лицо славянина, поэтому и опоздал сообразить, что к чему. Просто услышал изумлённое:

— Ва… дим?!.

И всмотрелся в лицо продаваемого — молча, потому что такого не могло быть.