Борис Сапожников - Звезда и шпага

Дальше смотреть «царёв суд и расправу» у Кутасова не было ни малейшего желания. Он развернулся и, никем не замеченный, покинул набитую казаками и солдатами рабочих батальонов площадь.

Очередной пикет в башкирской степи был похож на все предыдущие и большую часть последующих. Два с половиной десятка карабинеров — иногда патрулировать приходилось целыми эскадронами, когда башкиры Юлаева набирались лихой наглости — тряслись по степи, когда мокрой от дождя, когда прожжённой солнцем, глотая пыль или меся лошадиными копытами грязь. И когда уже казалось, что ничего приключиться не может, что вон уже пора поворачивать домой, к Уфе или временной ставке корпуса, расположенной в какой-нибудь деревушке, степь оглашалась свистом и словно из-под земли, из невысокого по весеннему времени ковыля, вырастали башкиры. С саблями, пиками и неизменными луками.

И вот уже звучит команда: «Карабинеры, к бою!». Я кричу её, сам же не понимая, что делаю, выхватываю палаш. А мои люди вскидывают карабины — у всех они лежат поперёк седла. И будто бы кто-то суровое сукно рвёт над нашими головами — трещат выстрелы. Пули косят башкир, но в нас летят стрелы, и всадники в бешметах и меховых шапках пускают их одну за одной. Кого-то ранит двухаршинная стрела, однако убитых ими мало. Мы же отвечаем ружейной стрельбой. Всё это время я вынужден торчать в седле с палашом и пистолетов в руках безо всякого толку. Расстояния для пистолета малС, остаётся лишь ждать рукопашной. И вот башкиры приближаются на достаточное расстояние, я вскидываю палаш — взвод без команды прекращает стрельбу, пускает коней рысью, затем галопом. Сшибка! Звенит сталь, льётся кровь, падают наземь люди и кони. Результат всегда одинаков. Башкиры повержены и отступают разрозненными группками, а мы возвращаемся домой.

Мне везло. Мой взвод неизменно громил врага, где бы то ни было. А вот Озоровскому военная фортуна изменила. Он попал в засаду двух с лишним сотен башкир, и тут бы ему и пришёл конец, не приди на помощь сибирские драгуны капитана Холода, на соединение с которыми и шёл Озоровский. Башкиры, как показали пленные, хотели разбить их порознь, первым делом взявшись за карабинерный взвод, с которым, по их разумению, было легче справиться. С пленными, вообще, поступали крайне негуманно. После тщательного допроса, проведённого непосредственно на поле боя, их, как правило, бросали в степи. Иные офицеры, оправдываясь соображения гуманности, вовсе убивали пленников после допроса. Ведь тащить их в Уфу, дробя силы на конвойные команды, не было никакой возможности, как и таскать за собой этакий табор. Вот и приходилось поступать крайне жестоко.

Отличился, вновь вернув себе расположение Михельсона, Самохин. Силами своего эскадрона он атаковал расположившихся на отдых башкир числом до полутысячи. Многих порубал и пострелял, ещё больших взял в плен, а после развесил на деревьях, в тени которых они отдыхали, да на наскоро сколоченных из стоек юрт виселицах.

Но, не смотря на все эти успехи, серьёзного ущерба, за исключением, пожалуй, удачного рейда Самохина, нанести башкирам не удалось.

— Такая война долго продолжаться не может, — сказал как-то в офицерском собрании, в Уфе, поручик Лычков. Его эскадрон вернули «на отдых» из-под Астрахани, где он воевал под началом подполковника Кандаурова. — Вы гоняете Юлаева по степи, а толку? Башкиры практически не теряют людей, равно как и вы, вы вроде и воюете, а вроде и нет. Но время-то идёт. Пугачёв собирает войска, готовит новую армию. Нужно бить его в самое сердце, а чем вы тут занимаетесь? Башкирам хвосты крутите!

Он был уже изрядно пьян и позволял себе весьма рискованно высказываться.

— Полегче, сударь, — тут же осадил его Коренин. — Мы всё же воюем, и кровь льём, а не хвосты крутим. Задача нашего корпуса подавить восстание башкир Юлаева. Поставят нам другую — будем выполнять её.

— Не так давно, — ехидно заметил Лычков, — ваш командир не посчитался ни с чьими приказами и сбежал к Мансурову.

— Тогда мы обошли приказ Голицына, — согласился Коренин, — однако сейчас нам дано задание самим генерал-поручиком Щербатовым. Выше писать некуда, — усмехнулся он, — разве что государыне-императрице.

— Тут как с скифами и царём Дарием, — заметил новый офицер кирасирского полка прапорщик Ожаров. Это был совсем молодой ещё человек, любивший щегольнуть своими знаниями в области истории и в особенности, конечно, военной. — Вы не можете навязать башкирам сражения, а они применяют исключительно партизанскую тактику.

— И прорваться через них нет возможности, — сказал я. — Стоит растянуть коммуникации, оторваться хоть немного от обозов, как они мгновенно нарушают их. Юлаев отрезает нас от Пугачёва, надёжнее любой стены.

— С ними надо покончить один решительным ударом, — хлопнул кулаком по столу поручик Лычков. — Рраз! И всё! Чтобы только мокрое место осталось от этого Юлаева!

— Легко сказать, — невесело усмехнулся я, — раз — и мокрое место! Поди, найди место, куда удар наносить. Силы Юлаева раздроблены и собираются лишь для того, чтобы атаковать наши крупные соединения. В случае же малейшей опасности, они мгновенно скрываются в степи. Такая вот у нас война. Без наступлений и ретирад, без фронта и флангов.

— Отлично сказано! — вскричал молодой и лихой репортёр «Петербургского листка» Павел Астахов. — С вашего позволения, поручик, я занесу эту вашу сентенцию в мою следующую рапортацию в Столицу. В газете будут весьма довольны столь метким выражением.

— Вы только на меня не ссылайтесь, — сказал я.

— Не буду, не буду, — покивал репортёр, записывая в свой неизменный в кожаной обложке блокнотик. — Не первый, как говорится, день замужем-то. — Он лихо подмигнул мне.

На следующее утро нас разбудили звуки полковых труб. Мы спешно повыскакивали из квартир и бросились к конюшням, из которых заранее поднятые конюхи выводили лошадей. Забросив на плечо седло и узду, я подошёл к своему скакуну и принялся быстро взнуздывать его. Норовистый и злой жеребчик, прозванный мною в нарушение всех коннозаводских традиций Забиякой, тут же надулся, как только я закинул ему на спину седло. Я привычно двинул ему коленом под брюхо, чтобы он сдулся обратно, и сразу же затянул подпругу на последнюю дырочку. Жеребец дёрнулся, однако вахмистр Обейко, которого я попросил подержать узду, пока сам седлаю коня, удержал его железной рукой. Кивком поблагодарив его, я вскочил в седло и в свою очередь перехватил уздечку вахмистрова коня. Оседлав своего злющего мерина, Обейко принял у меня повод, и мы направились к строящимся карабинерам взвода.

— Карабинеры, — обратился к полку Михельсон, — пришло время дать Юлаеву решительный бой. Он стремится отомстить нам за гибель нескольких сотен своих людей, убитых поручиком Самохиным. Он двинулся к Уфе. Мы выйдем ему на встречу, раз он так хочет посчитаться с нами.