Владимир Михайлов - Королевы Маргины

Рик Нагор кивнул, словно в таком ответе был уверен заранее.

– Ну а согласишься ли ты несколько расширить круг своих обязанностей?

«Ну наконец-то!» И такая иллюминация началась в ее душе, такой фейерверк – никакому празднику не сравниться было с этим! Внешне же – она чуть зарумянилась от смущения, опустила глаза на секунду, и тут же, взмахнув ресницами так, что ураган мог возникнуть, подняла взгляд на него:

– Ты правда меня любишь?

Он даже удивился:

– Да, ты ведь это давно знаешь.

– Нет, скажи сам.

– С самого начала.

– Нет, – не согласилась Зора. – Первые дня три ты еще не любил. Не спорь, поверь: я лучше разбираюсь в этом. Ты меня нанял для другого. И тогда же об этом сказал. Только потом…

На этот раз покраснеть пришлось ему, когда он признал:

– Наверное, ты права, так и было. Но теперь это уже не важно. Ты – со мной и только со мной. А чтобы все стало на свои места, сделаем все, что полагается, и так, как полагается.

Зора сказала – мягко, чтобы не прозвучало упреком:

– Рик, но я пока еще не услышала…

– Да, – спохватился он, – конечно, женщинам ведь нужна определенность. Прошу тебя стать моей женой. Если ты меня любишь, конечно. Нанимать тебя в жены не хочу, не желаю быть твоим хозяином.

– Ты всегда им останешься, – ответила она так, как и следовало, – по моему согласию и желанию. Не притворяйся, Рик, – ты ведь точно так же понял это уже давно. С нашей первой встречи в постели.

– Черт, как вы ухитряетесь все угадывать, – сказал он, улыбаясь. И тут же перешел на деловой тон: – Предлагаю диспозицию вот какую: завтра – официальное объявление утром и узаконение – вечером…

– Что ты! Так быстро это не делается! Объявлять надо не меньше чем за неделю…

– Рику Нагору не надо. Потом три дня – на подготовку к торжествам.

– Надо ли – с помпой?

– Нам нечего скрывать. А если станем все делать в тишине – вообразят, будто у нас в шкафах скелеты. Но у нас все ведь в порядке, так?

– Так, – ответила она, не колеблясь.

– Ну вот, значит, так и сделаем. Утром поедем заказывать тебе подвенечное. Не волнуйся, за три дня они сделают все, что ты захочешь. Согласна?

– Разве с тобой можно не согласиться? – улыбнулась она.

– Смотри, чтобы мне не пришлось напоминать эти твои слова слишком часто.

– Не создавай для этого поводов – и не придется.

– Понял: последнее слово всегда остается за собой. Но вот еще что: твои деловые обязанности на тебе и остаются, у тебя все прекрасно получается, и я не хочу никого другого в этой роли. Так что если ты рассчитывала…

– Никогда! – сказала она убежденно и при этом не слукавила.

Завозились с дверью, и Зоре, в мире памяти, на миг почудилось, что это пришли приглашать к свадебному столу. Понадобились мгновения, чтобы прийти в себя.

– Добрый вечер.

– Здравствуйте, Смирс. Вы, надеюсь, с добрыми вестями?

Названный подошел; положил на столик коробочку.

– Приходится вас огорчить. Я пытался изо всех сил, однако все обстоятельства – против. Следствие по вашему делу закончено, даже обвинительное заключение для суда написано и подписано. – Он постучал пальцем по крышке коробки. – Все оно здесь – восемнадцать больших кристаллов. Я хочу – да и закон требует – ознакомить вас с содержанием дела, перед тем как вы предстанете перед судом.

Зора постаралась спросить совершенно спокойно:

– Когда же это произойдет?

– Точно не знаю, судья назначит день. Но уже завтра рано утром вас отсюда перевезут в судебную тюрьму. А там обстановка куда суровей, и уж оттуда исчезнуть никому еще не удавалось. Так что…

– Хорошо. Не станем терять времени. Показывайте дело. Я хочу видеть все.

Смирс вложил в аппарат первый кристалл. Включил.

– Ну что же: смотрите.

Неро, ночь и раннее утро 14 меркурия

Лен Казус никогда даже в страшных снах не видел, что однажды он вдруг, ни с того ни с сего, находясь уже в достаточно зрелом возрасте и не затевая никаких авантюр, окажется, как в старину говорилось, «яко наг, яко благ» – на улице, под равнодушным ночным небом, лишенный всего, что еще совсем недавно у него было: жилья, машины, денег, одежды – кроме того, что было на нем и уцелело в секретном кармашке. А также – документов, изъятых при обнаружении тела коллегами из той же Службы, следовательно – общественного и профессионального статуса. То есть он остался без личности и даже больше того: без жизни – потому что в документах числился уже покойником и намерен был оставаться таким столько времени, сколько потребуется для решения задачи, им самим перед собой поставленной, – вместо того чтобы, купив на последние бутылку, явиться к коллегам, приятно удивить их и отпраздновать воскрешение из мертвых, а наутро целиком и полностью включиться в привычную, хорошо знакомую и, в общем, достаточно приятную жизнь. Приятную хотя бы потому, что до сих пор удач в ней было больше, чем противоположного, жизнь была плюсовой, а это, согласитесь, уже очень много.

Откровенно говоря, настойчиво отражая исполненные добрых намерений попытки доктора Мака Сирона сделать все по правилам и вернуться в нормальное состояние, старший вызнаватель – теперь уже бывший – Лен Казус уже достаточно четко представлял себе, что он хочет предпринять, но подумать, как он сможет сделать это, просто-напросто не успел.

И вот сейчас наступило самое время задуматься над этим, потому что была ночь, и задувал очень прохладный ветерок, уместный в солнечный день, но сейчас совершенно излишний, да еще небо вовсе не было безоблачным, капля-другая успела уже упасть, явно намекая на возможное ухудшение погоды, а промокнуть на ночном ветру никогда не казалось Казусу ни приятным, ни полезным. Так что сама собою выдвинулась на передний план потребность найти какое-нибудь временное убежище от своеволия стихий – и уже там спокойно и последовательно продумать все предстоящие действия, которые он считал необходимыми.

Лен Казус, как он уже сказал другу Сирону, был совершенно уверен в том, что на него открыта охота. О причинах ее он сейчас не стал задумываться, потому что и так знал, что их могло быть скорее всего две: ему или хотели помешать серьезно углубиться в дело об убийстве Рика Нагора, или же… Но вторую причину он поостерегся сформулировать даже мысленно, зная, что всякая серьезная современная организация имеет в своем составе квалифицированных телесканеров, способных безошибочно настроиться на казуальное тело любого человека и без особых искажений считывать его ритмы – если, конечно, объект не обезопасил себя заранее, выставив необходимые блоки. У практики телесканирования было нечто общее с ауроскопией: а именно, ее результаты также пока еще не признавались судебными доказательствами, но охотно и с успехом использовались при решении оперативных задач. Откровенно говоря, Лен Казус и сам имел диплом ТС высшей категории, получил его еще в молодые годы; об этом, однако, не знали ни в Службе, ни друзья-приятели. Даже Мак Сирон не знал. Почему Лен утаивал это свое качество, хотя оно могло бы намного облегчить и даже ускорить подъем по карьерной лестнице? Надо полагать, что у него были на то свои соображения. Но, во всяком случае, он намеревался в ходе предстоявшего допроса подозреваемой Зоры Мель пустить это свое умение в ход, потому что было у него серьезное ощущение того, что в этого человека следовало заглянуть поглубже, в нем без труда угадывалась, как Лен это про себя называл, «анфилада» – то есть такая планировка, где за одной комнатой открывается другая, за ней – третья, пятая, десятая – и конца им вроде бы нет. И хорошо еще, если все эти отсеки (а открыть каждый последующий все труднее, потому что замки все хитроумнее и все больше ловушек возникает перед каждым входом) находятся на прямой оси; если же ось эта изогнута до того, что сама себя многократно пересекает, то получается уже не анфилада, но хороший лабиринт, в который войти еще войдешь, а вот насчет выбраться – это еще, как говорится, будем посмотреть. Вот такая конструкция почудилась Казусу в достаточно простенькой на вид дамочке и очень его заинтересовала. Не то чтобы он решил, что в таком лабиринте неизбежно укрываются какие-то опасные духи: преступные мысли или намерения, богатая информация о нарушениях и нарушителях закона, и тому подобное! Он еще не заболел всерьез той профессиональной болезнью, что помимо желания заставляет подозревать во всем на свете всех и каждого, и которую можно назвать презумпцией виновности. Нет, дело было скорее всего в чисто детском желании, увидев игрушку, заинтересоваться тем, как она устроена. Правда, дети при утолении этого интереса игрушку чаще всего ломают. Лен же ребенком (как он полагал) отнюдь не был и собирался не только сохранить ее в целости, но даже не потревожить.