Владимир Чистяков - М.С.

— Бестия.

— Где она?

— Контролирует южный район. Войск у неё не бог весть сколько, но много техники и есть даже несколько самолётов. И огромные запасы топлива. Плюс её люди по-прежнему контролируют почти все склады Имперского резерва. Но учти, сама она довольно сильно сдала.

— Ещё кто?

— Я. Контролирую примерно половину северо-западного района. Формально шесть, фактически две дивизии с частями усиления, располагаю большими запасами медикаментов.

М. С. задавала вопросы, Кэрт отвечал. На свою память они оба никогда не жаловались. Картина в голове складывается довольно чёткая. Многие командиры известны и раньше. Ситуация в общем, такова, какой и представлялась. А значит, можно действовать. Пока жива М. С., живы и Чёрные Саргоновцы и Дело. А М. С. жива, дошла до столицы, нашла своих, Марина будет жить, с Диной теперь всё в порядке. Не так уж всё на этом свете безнадёжно.

Мы ещё повоюем!

М. С. взглянула в лицо дочери. Что-то в ней изменилось. И сильно. Она выглядит словно после тяжёлой болезни. Но это так и есть. Считай побывала уже по ту сторону. Вернулась… Потеряв все. Она очень бледная. Смотрит так, словно видела что-то запредельное. Нисколько не походит на тут девочку, посадившую в лужу чуть ли не целое министерство юстиции, и на того уже почти взрослого маленького солдата, способную штыком заколоть. А девочка бывала и такой. Но словно какая-то другая Марина Саргон лежит сейчас под казенным серым одеялом.

В иных прошлых поступках и высказываниях М. С. словно вновь видела саму себя, не Марину Саргон, а молодую М. С… А сейчас в Марине от прежнего остались только черты лица. И есть что-то такое, чего нет уже в М. С… Марина никогда не захочет стать новой М. С… Это словно не та Марина, которая так гордо вела себя на суде. От той-то в перспективе можно было дождаться всего чего угодно. Она теперь иная. И дело тут не в ранении. Что-то изменилось в её душе.

— Как ты, маленькая? — почему-то М. С. почувствовала, что это именно то слово, которая она хочет услышать. Не имя, не звание, а именно это. Она слишком многое для своих лет пережила. И поступала как взрослая. Но она ещё не была взрослой. Снова хотела хоть до какой-то степени вновь стать ребёнком. М. С. почувствовала это. Почувствовала и другое- прежний мир Марины рухнул. Окончательно и бесповоротно. Балет пожирает человека целиком. Это отдельный мир, живущий по своим законам. Если по какой-то причине человек этого мира окажется выброшенным из него, то такому человеку будет крайне сложно адаптироваться в обычном мире. Марина жила балетом. М. С. сперва втихаря посмеивалась над увлечением дочери, потом поняла- девочка нашла свою судьбу. Перед самой войной известнейшая грэдская балерина сказала о ней- "Ещё несколько лет- и Звездой грэдского балета будут звать её, и только её"

Марина что-то протягивает.

— Вот, возьми, мне это больше не нужно.

Жестяная солдатская бирка на цепочке с именем, званием и группой крови. Когда и кто ей такую успел сделать? Сейчас уже неважно.

М. С. убрала бирку в карман.

— Мама, ты не знаешь, сейчас можно найти обычную одежду? Я так устала от камуфляжа.

М. С. об этом не думала, но всё-таки сказала.

— Поищу.

Некоторое время обе молчат.

— Как Дина?

— Почти хорошо. Уже успела со всей ребятнёй подружиться, и с половиной мальчишек своего возраста передраться. В ближайшие дни отколотит и вторую половину. Чертёнок!

Марина улыбнулась, но как-то ненатурально.

М. С. садится на кровать. Берет дочь за руку.

— Понимаю, насколько тебе тяжело. Рухнуло все, чем ты жила. Знаю, как много для тебя значил балет. Рухнуло все… Понимаю. Сама пережила подобное, хоть и не столь тяжкое. Думаешь я всегда хотела вот так жить- воевать, копаться в дерьме под названием политика?

— Не знаю…

— Мне ведь тоже было четырнадцать лет. Я любила биологию…

Марина добродушно, и, одновременно, устало улыбается. Мол, Мама, сказки-то не рассказывай.

— Ну, да, любила… — немного помолчав, добавляет. — Сразу после оружия… Пыталась рисовать, и кстати, на некоторых выставках детского творчества мои работы занимали вторые-третьи места, сочиняла стихи и сказки. Машинопись в восемь лет освоила… Отец… На пишущих машинках очень тугие клавиши, и по его приказу для меня сделали. Маленькую такую… Розовенькую… Что бы и ребенку легко было нажимать на клавиши. Много писала. Сказки, стихи. Кое-что даже публиковали. Когда мне было пятнадцать, моя сказочная повесть заняла первое место на всеимперском литературном конкурсе старших школьников. Работы присылались под псевдонимами. Кто лауреат- узнали только на награждении. Меня там не было. Когда прочли имя весь зал встал. Стояли молча. Минуту. Как по погибшей. Вот так! Все светлые образы в душе погасли. Умеющая восторгаться миром и находить в нем чудесное писательница Марина Саргон и в самом деле в то время умерла. Хотела убить себя… Но решила, что такой радости они не увидят… Когда вернулась… Боялась коснуться своих бумаг. Просто рухнуло все, чем жила. Значимое раньше стало совершенно ненужным.

— Всё так… Но ты могла ходить сама…

— Было время, что и не могла.

— Я знаю…

— Ты ведь даже жить сможешь, не покидая привычной среды. Балет засасывает целиком. Без остатка. Ты, к примеру, лучшим балетным критиком ты со временем вполне можешь стать.

— Ты думаешь, будет о ком писать статьи?

— Непременно. Это я тебе как М. С. обещаю.

— Мама?

— Что?

— Найди мне ту… Свою первую книгу…

— Найду.

У матери на душе стало немного светлее. Дочь выкарабкается. Она сильная.

Матери же вовсе не весело. Ситуация обрисовывалась следующая: Основные города северного и центрального региона контролируются Саргоновцами. Связь можно поддерживать только посредством авиации. Железные дороги разрушены, все крупные мосты разбомблены, на дорогах чёрти что творится.

Сильными почувствовали себя все, у кого оказалось оружие. Каждый теперь сам себе хозяин. В человеке скрывается зверь. Когда рушатся все сдерживающие факторы, все внешние запреты — тут-то он и прорывается наружу. Если не у всех, то у многих.

Кто-то пытается защищать подобие порядка в полуразрушенных городах. Другие решили — автомат в руках — значит будут в наших руках и те немногие блага жизни, которые ещё можно взять. Остатки воинских частей, дезертиры, разбежавшиеся из тюрем уголовники, да и просто некоторые из тех кто заполучил оружие сбивались в отряды. В сельской местности многим не разживешься. Брать надо города.

Иногда оказывалось, что засевшие в городах весьма мало отличались от шедших на него. И для уцелевших мирных жителей не менялось ничего. С них как драли подобие налога ''за защиту'', так и продолжали драть.