Владимир Чистяков - М.С.

Вслед за ним явился как раз владелец лучших борделей. Похоже, тоже весьма состоятельный и влиятельный в городе человек. Представился. Оказалось, и титул имеет. Похуже, чем у работорговца, но тоже к высшему столичному обществу принадлежал когда-то.

Прямо поинтересовался, сколько мест следует бронировать в его заведениях. И какова оплата — индивидуальная или оптом за всех. Доставку товара можно организовать и на место. Сказал — у нас есть всё, что могут пожелать уставшие с дороги мужчины. Найдётся также и кто скрасит одиночество желающим отдохнуть женщинам. ''И почему все думают, что я до такой степени сексуально озабочена?''

А ведь все места сомнительной репутации чётко локализованы во внешнем городе. От внутреннего его отделяет стена почище великой мирренской. И проходы из внешнего во внутренний только через КПП.

Ведь в городе все такие богобоязненные. Такие правильные. Живут по повелениям господа. Почти вся пресса весьма и весьма клерикальных взглядов. А доходами с борделей пользуются. Да и сами туда частенько захаживают. Впрочем, уже давно кто-то сострил — каждый второй грэд — пьяница, каждый первый миррен — ханжа.

И что творится во внешнем городе добропорядочных жителей внутреннего вовсе не волнует. Двойные стандарты. Как и в любом буржуйском городе. Граждан города среди так сказать рабочей силы заведений практически нет. Так что если кого и прирежут — мало кого волновать это будет. А убийства шлюх — явление весьма распространённое. Выработала своё — работорговцы новую привезут. И деться из района не денешься. Через КПП не граждан не пропускают. С другой стороны — район прилегает как раз у укрепрайону. А там солдатня. Не сбежишь. Такие вот здесь порядки.

А слава об этом районе по всей степи гуляет. Кто — и вправду там был, кто с чужих слов врёт больше.

Пришёл ещё один. Одет — как Љ1 и Љ2. И говорить старается, подражая выговору аристократов. Только аристократ из него… Такого как ни выряди — служака, пробившийся на верх из самых низов. Рожа — словно топором вырублена. Ну просто вылитый неандерталец. Но глубоко посаженные маленькие глазки смотрят цепко и умно. Страшноватый и властный тип. Чем-то он занимается, если эти прилизанные его терпят? По виду-то он типичный фронтовой генерал. Аристократия таким должное отдает, но в среду свою никогда не допускает. А его допустили. Неужели мир так сильно изменился?

Вряд ли. Город — по большому счёту мирренский. Правят люди той же породы, что и рухнувшей империей правили. А такая вещь как предрассудки мирренской аристократии переживёт вообще всё, что угодно.

И вот такой образчик. Значит, крепко он городу нужен, раз с ним считаются, и делают вид, что равным его считают.

— Действительно, всё течет. Когда-то я парадным маршем входил в вашу столицу. Торжествовал, хотя и знал, что это не надолго. И город вновь будет вашим. А теперь вы стоите у стен последнего обломка Великой Империи. И я знаю — вы пришли на срок гораздо длиннее отпущенного мне века.

Я вижу — близок конец города. Последний обломок мирренской цивилизации ляжет в грэдскую мозаику.

Вы выстояли, а наша страна рухнула. Что же такое есть в вас, чего не хватило нам? Тысячи лет существовала наша цивилизация — и что от неё осталось? Кусок сто на двести километров, да миллионов пятнадцать человек, не верящих ни во что, кроме золотого идола. Что же позволило вам выстоять. И не просто выстоять, а подняться из руин.

Торгаш, помнящей о древней славе. Я не самый могущественный, но со мной считаются все. Хотя и знают, что я презираю многих. Примитивные и ограниченные субъекты, заботящиеся только о наживе, и знать не знающие ничего, кроме дохода. Люди без национальности, без веры, без идеалов. Жадная и чванливая элита. Они продадут и предадут кого угодно, если это будет выгодно. Они ходят в храмы, потому что думают, что бог поможет им в торговых делах.

Уживутся и приспособятся к кому угодно. Даже к вам, бывшим смертельным врагам. Работорговцы сбегут, торговцам наркотой придется переключиться на поставку сырья вашей медицинской промышленности, а содержатели борделей, думаю, все-таки останутся, ибо пока есть спрос, будет и предложение, только удовлетворять придется не изощренные фантазии душевно больных аристократов, а простые, грубые и здоровые инстинкты солдат.

Все же остальные магнаты споются с вами. У них нет национальности. Есть только жажда наживы.

Тяжело мне. Я с ними, хотя они олицетворяют все худшее в людях. Но это все-таки мой народ. Я не с вами, хотя в вас-то я вижу многие идеалы своей молодости.

Мне вслед смотрят с опаской.

Как же горько носить такое прозвище: ''Последний миррен''.

Знаю, скажете — десятки, может сотни миллионов людей говорят на этом языке. Говорят. Скоро забудут. И выучат грэдский или кэртерский. Или ещё какой-нибудь. Стены городов можно отстроить вновь, пробоины в броне заварить. Но если общество утратило идеалы — то оно мертво. Как мертво наше.

Горько признавать, что вера твоего врага оказалась истиной. Пусть и не за веру сражались мы.

Патриот-то он, может, и патриот. И верует искренне, не понятно только, как он вышел на колонистов, и завязал с ними торговые отношения. Но явно человек, имеющий твердые убеждения, и откровенно использовать себя он бы не позволил.

Соблюдать при приеме официальных лиц массу протокольных формальностей — национальная мирренская черта. Так что, церемония встречи главы иностранного государства отложена на завтра. Утрясают разнообразные детали.

М. С. обожает шокировать, но и в грязь лицом при случае не ударит, и парадная генеральская форма в штабной машине найдется. Пока же, по причине жары, в шортах, рубахе с короткими рукавами, сандалиях на босу ногу, да пробковом шлеме куда как сподручнее. Через плечо- ремень с кобурой, привычная полевая сумка, да рация в кармане.

Остальные одеты подстать ей, только офицеры всё больше в кепи для жаркого климата, а рядовые в чем-то вроде бурнусов. Глядя на некоторых, довольно сложно установить звание, так как форма ограничена шортами, сандалиями да кепи.

На фоне блестящих солдат города (саргоновцы уже успели окрестить их пингвинами, и есть за что — граненые белые фуражки с черным околышем, черные мундиры с тремя десятками надраенных золотистых пуговиц, белые брюки с такими стрелками, что можно порезаться, лакированные ботинки, у офицеров ещё и лайковые перчатки, и держаться так, словно жара им вовсе нипочем) солдаты грэдской армии смотрятся не очень. Откровенно блекленько смотрятся грэдские солдатики. В степи и банды попадались получше разряженные. Раньше мало кто из солдат мог видеть ''пингвинов'' — только жившие в столице, да некоторых других городах могли помнить застывшие словно изваяния фигуры у дверей посольства. Фронтовики помнили других мирренов. Сначала в желтовато-зеленой форме и оливкового цвета касках, а ближе к концу — в покрытом ломаными линиями и причудливыми разводами камуфляже. Почти таком же, как твой собственный.