Владимир Чистяков - М.С.

Нет здесь этого генерала. Нет и не было никогда его.

Сидит у колеса джипа весной окончившая СПБГУ девчонка двадцати трех лет Сашка Симон, только что потерявшая всех своих настоящих друзей.

Человек, которому выпал второй шанс прожить жизнь.

Снова став в ней никем.

Но не умерев через три дня.

Здесь её вряд повезут в последний путь на лафете, скорее припрячут тело, так, что бы всплыло лишь по весне.

Долго и со славой, или быстро и без?

Было и то, будет ли другое?

Может лучше рвануть ТТ из пристегнутой под плащом по-артиллерийски кобуры. Все вопросы разрешаться мигом? Рука уже поползла к пуговице плаща…

В голове словно бомбой разорвался раскатистый смех подруженьки дорогой. Тот самый смех, которого уже не первый год никто не слышал. Сашка знает причину. Как и все. Только где все сейчас. Словно слышен её голос. "Струсила. Предаешь нас всех. Мы там же, где и были. С кем ровняла себя два дня назад, и в кого превратилась за полчаса. Мы придем туда, куда не довелось прийти вам. Мы осуществим в том числе и вашу мечту. А вы сдохнете тут, в этом дерьме и грязи. Ибо вы уже побеждены, раз опустили руки. Санька — вставай! Вставай и иди. Нету судьбы. Ничего не предопределено.

Жизни надо смотреть в лицо! Смерти — в лицо! Вспомни всех нас. Я дралась в том числе и за то, что бы этот мальчишка вырос, стал физиком, и вновь связал миры. И ты дралась за то же. Мальчишка этот теперь такой. Мы все такие. Может он через год, может ученики через двести лет, но эффект один-один будет разбит. Мы и мертвых когда-нибудь сможем поднять. Они увидят, ради чего погибли! Нам всё по силам! Ты не сможешь предать сама себя, Саня! Вставай! Победа будет за нами! И мы с тобой ещё увидимся!"

Сашка очень медленно встает. Подбирает телефон. Берет с заднего сиденья оставленные сорок лет назад перчатки. Надевает. Садится за руль. Ещё теплая машина заводится с пол-оборота.

Джип мчится к городу по пустынному шоссе. Сашка Симон ехала по нему три часа назад.

Александра дерн Оррокост Еггт-Симон возвращается домой спустя почти 40 лет и ещё 50 минут.

Бредёшь неведомо куда по вроде бы до невозможной тошноты знакомому городу, всегда бывшему для тебя чужим, а сейчас ставшему просто не нужным. Не страдаешь стандартными страхами обывателей перед обкуренным наркоманом или бритоголовым братком. Нет и традиционного ощущения вечной нехватки денег.

Страхов нет, привязанностей нет, прошлого фактически тоже нет. В голове неохотно всплывают полузабытые картины: пропахшие суррогатным пойлом вонючие бомжи, нереально дорогие машины, как поганки на трухлявом пне вырастающие тут и там дома и торговые центры, какие с претензией на архитектуру, а какие и без. Кажущийся нереальным мир всеобщей лжи и обмана. Почти позабытая всеобщая усталость и глухое раздражение на всех и вся. Жизнь, катящаяся по инерции в неизвестность.

Грязь в воздухе, грязь на земле, грязь в душах. Грязь везде и во всем. Серое небо, серые камни. Что-то ушло из этого города, что-то покинуло этих людей. Хотя… их и не помнишь иными. Живешь словно в шарике вакуума. Шарике, который почему-то не может расплющить внешнее давление. Или пузырек на поверхности зловонной лужи, не способный ни взлететь, ни погрузиться на дно.

Но если вернуться к теории шарика, то толщина стенок увеличилась в разы. Раздавить будет теперь посложнее. Только кому это нужно теперь? Всем же на всё наплевать.

Этих людей уже не расшевелить, по крайней мере, ты в это не веришь. В душе дотлевают угли, и нет больше сил, и главное, желания пытаться раздуть их вновь. Всё сгорело и прошло. А ты даже не сможешь поделиться тем, о чем помнишь, и рассказать то, что знаешь.

Слушать может и станут, прикидывая, нельзя ли приткнуть рассказ в какое-нибудь издательство, что бы побыстрее получить некоторое количество хрустящих купюр. Здесь продается и покупается все. Никто уже ни во что, и никому не верит. Сумасшедшие здесь уже не считаются таковыми, сумасшедшими считают тех, кто пытается сохранить остатки здравого рассудка.

Здесь ты всегда была чужой, и навсегда чужой останешься. Только когда-то была белой вороной. А стала белым тигром. Расчетливым убийцей с голубыми глазами. Но все равно, белым. Очень скоро воронье славно попирует на твоей туше. Воронья миллионы, тигров значительно меньше, и не сегодня-завтра соберутся на расправу со снежно-белым собратом полосатые хищники. Всего-то радости!

Вроде бы снова в том возрасте, когда все на свете предстает в розовом свете. Только устала душа. Можешь смотреть на них словно с высоты прожитых лет. Только почему "словно"? Ведь были эти годы… Были ли? С каждым днём, с каждой ночью все меньше и меньше веришь в реальность произошедшего. Словно сон. Немыслимый сон, продолжительностью в десятилетия. Или она спит сейчас, а вот откроет глаз — и снова там.

Миры… А может, все-таки реальные круги ада, в который не веришь. И этот круг просто чуть-чуть иной, чем предыдущий. Какой по счету? Третий? Пятый?

Реальность, или явь?

Или коньяк туманит мозги, и все воспоминания укладываются в емкое слово Белочка?

Но откуда помнишь, что под сердцем сидит кусок металла. На старой фотографии ты в очках. А сейчас видишь неестественно чётко. Ночь, день, сумерки — тебе всё едино. Только что хорошего в умении различать каждую гнилую банановую кожуру в куче отбросов?

Плащ такого покроя, чтобы надетая по-артиллерийски кобура не привлекала внимания. Хотя… Почему она знает что так пистолет носят артиллеристы? Какие? Откуда ей это известно. И почему непривычно не ощущать тяжести портупеи с коротким мечом, похожим на известную здесь ланскнету? Короткий меч тех времен, когда швейцарцы славились воинственностью, а не шоколадом и сыром. Откуда она помнит тяжесть портупеи?

Явь, сон, бред или всё-таки коньяк?

Что здесь?

Пустота!

Зачем согласилась умирать медленно? Ведь предупреждали же! Но смалодушничала первый и единственный раз… В той жизни.

А во-вторых- старые связи никуда не делись, и немало фамилий лиц, бывавших у Софи украшают первые полосы газет (телевизор Сашка не смотрит). Тоже неплохая гарантия безопасности, особенно если они быстро убедились, что Сашка не Софи, и ни во что ввязываться не собирается.

Да и Софи во многое ввязывалась из-за граничащего с безумием желания спасти сходившую с ума сестру.

— Я знаю вас! Вы одна из них, из живших когда-то здесь.

Снизошла до ответа:

— Глупо!

Исчезнуть не пожелал.

— Её звали Софи-Елизавета. И она очень любила красный цвет.

Отдает ковбойщиной. Притом самой дешевой. Почти стычка у салуна, только хлещет дождь, и под ногами асфальт. И в темноте у одной из сторон неоспоримые преимущества, хотя другая сторона считает, что преимущества у неё.