Андрей Марченко - Литерный эшелон

– What's? What's happening? – воскликнул Лещинский.

«Флибустьер» улыбнулся. Из-за шрама улыбка вышла кривоватой.

– Дзень добрый… – ответил флибустьер.

– Кхе-кхе… Крепка, зараза. Что это за дрянь?

– Это самбука, – пояснил «флибустьер». – Вроде нашей анисовой. Гадость, конечно, но привыкаешь. Ну, за встречу!

Выпили, закусили порезанным ломтиком апельсина.

Говорили на русском: Лещинский заметил, что польский он изрядно подзабыл. Но собеседник был не прочь поговорить и на русском:

– Дон Лео…– представился флибустьер. – Или, ежели угодно, Лешек.

– Конрад, – представился Лещинский, умолчав о своем отчестве.

К чему упоминать, что дед настолько русифицировался, что единственному сыну дал среднерусское имя. Выпили еще раз по старому русскому обычаю, на брудершафт.

– Весьма приятно. Как я соскучился за родными, за земляками.

– А вы стали бразильцем еще похлеще бразильцев…

– Пришлось… А что вас сюда занесло?..

– Коммерция. Гляжу, во что вложить деньги. Вот, рассуждаю, что лучше: зерно или лес…

– Нет-нет… Я уже нашел: каучук. Европе он нужен все больше и больше, спрос только будет расти. Я сам этим делом занимаюсь. Ежели вы серьезно – возьму в долю. Всегда лучше иметь компаньона, нежели конкурента. Будете наездами?

– Нет, желаю переселиться… Покончить со своим холостяцким положеньецем… Только опасаюсь, что девки тут ветрены. Как увижу, во что они одеваются… Кхе-кхе… Это же бесстыдство. У нас, в Петербурге или в Москве, такие одеяния непозволительны!

– Уверяю вас – тут все больше католички, у них строгое воспитание… А что одеты – так ведь климат совсем не варшавский… Матка-Боска! Какая же жара! – проговорил Лешек, подойдя к окну.

После присел в кресло за своим огромным столом, откинулся на спинку кресла.

– А вы прям креолом стали. Еще ваш ножичек… Позвольте полюбопытствовать?..

Лешек улыбнулся своей кривоватой улыбкой и протянул мачете. С полупоклоном Конрад принял его.

«Правша», – совершенно справедливо заключил флибустьер-поляк. Под столом у него хранился револьвер огромного американского 50-го калибра. И сейчас, через столешницу, Лешек целился в гостя. Сделает тот неверный шаг, и пули разнесут человека вдребезги, словно фарфоровую вазу.

Конрад такого шага не сделал. Он помахал оружием в изрядном отдалении от нового друга, разогрел и размял руки. Решил: оружие преинтереснейшее, но непривычное. Так что лучше по старинке.

Мачете он вернул с легким поклоном. Как водится, опасное оружие подал рукоятью от себя. Лешек принял мачете, и незаметно вернул револьвер в потайную кобуру. Холодное оружие, впрочем, оставил тут же, на столе.

– Вы сказали, «в Петербурге»… – осторожно спросил Лешек. – Вы отбыли оттуда до войны?..

– Был несколько лет назад… Да, еще до войны. Все больше колесю по миру. Владивосток, Иокогама… Мне понравилось в Новом Орлеане. Чрезвычайно музыкальный город. Стрит-бэнды, марш-бэнды! О, я бы хотел консервировать эту музыку и экспортировать ее в Россию. К сожалению, граммофонные пластинки не передают этого музыкального чуда.

В голове зазвучал недавно услышанный регтайм. И рука Лещинского запорхала, словно дирижировала незримым оркестром в своей голове.

«…Нет, – подумал Лещинский. – Не вполне. Рука не восстановилась. Придется опять одной левой».

Правой рукой Конрад Афанасьевич изобразил какой-то невообразимый знак. Лешек или Дон Лео проследил за ним со всем вниманием. Но из рукава левой руки возникла финка – совсем маленькая, крошечная рядом с мачете. Возникла, взрезала воздух…

…И горло дона Лео.

Он хотел закричать, но вместо того из горла вырвался хрип, воздух, смешанный с кровью. Да и кто его услышит? Супруга уехала в провинцию, слуги по поводу праздника отпущены.

– Вы, верно, знаете, за что я вас убиваю, – вещал Лещинский. – Вы были приговорены в Российской империи к смертной казни, но бежали… Вас искали восемь лет – слишком долго даже как для убийцы. Причина, видимо не в этом, вы что-то знаете… Но меня это ничуть не интересует. Иначе бы кому-то пришлось убить меня. А я – профессионал.

Будто продолжая последний тезис, Лещинский отложил финку, схватил руку Лешека и стал мачете отсекать от нее по фаланге, словно рубил на салат огурцы.

– Кхе-кхе… Я читал ваше досье. Вас характеризовали как человека набожного. Я предположил, что скорее вы укроетесь в стране преимущественно католической, но не европейской. Это исключало протестантские колонии, места, где каждый католик на виду. Я тогда сразу предположил Латинскую Америку. Но целый континент – слишком много. И мы стали ждать. Вас выдала икона. В 1913 году, на Успение Пресвятой Богородицы кто-то неизвестный прислал в Ясну Гору, к Чесноховской иконе Божией Матери богатые подношения из Бразилии. Это был след, ниточка, одна из многих… Кхе-кхе… И она привел к вам, этакому бразильеру. Возник вопрос: а зачем бразилец слал подарок иконе хоть и почитаемой… Не печальтесь. Мальчишку я застрелил собственноручно еще в восьмом году…

Лешек, он же «Поляк», он же «Галантерейщик» вздрогнул и обмяк…

Лещинский обыскал умершего: вытащил у него золотые часы, кошелек, обнаружил спрятанный револьвер. После осмотрел комнату: за картиной нашел сейф. Для вида попытался подковырнуть дверь мачете.

После всего сделанного – покинул здание. Часы и револьвер выбросил в сточную канаву за квартал от места убийства. Чуть позже выбросил и кошелек, освобожденный от денег.

…Полиция заключила, что дон Лео убит при ограблении: исчезли часы и бумажник. Очевидно, желая выведать код сейфа, преступники пытали убитого: это понятно по отсеченным фалангам. Но почтенный дон Лео не признался, за что и поплатился жизнью. Грабители пытались открыть дверь сейфа мачете, о чем свидетельствуют царапины, но безуспешно.

Полиция опрашивала информаторов. Часы искали в лавках скупщиков, но, разумеется, не нашли.

Вдова продала дом и дело покойного мужа заезжему коммерсанту и с вырученными деньгами удалилась в провинцию. Когда последний раз она выходила из своего бывшего дома, то услышала фразу на непонятном для нее языке:

– Ну, я так думаю, дело пойдет. Кхе-кхе…

…Из Петрограда получили сводку погоды. В ней, в частности говорилось, что корабли черноморской эскадры доносят о штормовом фронте, который движется на Таврию. Его ждали еще двенадцать часов назад, но он замешкался над морем и висел грозными тучами вдоль горизонта.

Для горожанина это будто бы ничего страшного не предвещало: человек спрячется под крышами, надо будет – пройдет под зонтом. Может быть – вымокнет до нитки, да окошко ему ветром разобьет. Ничего хуже простуды с ним не случится.