Андрей Марченко - Литерный эшелон

Проспав еще двенадцать часов, снова поднялся. Провел полдня в полудреме с семьей, снова лег – уже со всеми.

Утром проснулся в шесть – посвежевший и отдохнувший. Казалось, что война осталась далеко за спиной.

Сел завтракать вместе с семьей.

Таюта увлеченно размазывала по тарелке кашу, пытаясь таким образом сделать ее как можно меньше.

За столом хранили тишину, словно в доме есть покойник. Может, Фрол и Аленка молчали, потому в доме был старший.

Андрей чувствовал неловкость положения, потому заговорил:

– Знаете, никогда не замечал, что дорога к нашему дому идет в гору. И не сильно ведь: где-то вершка два на двадцати саженях. Но все равно в гору…

Аленка посмотрела на мужа, потрогала его лоб. Тот был не просто холодным, а обжигающе холодным, словно человек вернулся с многолетнего холода.

– Ты себя, верно, дурно чувствуешь?.. – спросила Алена.

– А как себя должен чувствовать солдат, вернувшийся с войны, которая проиграна?..

– Он должен радоваться, что вернулся живым. Кому-то это не удалось…

Андрей кивнул: все верно. Но веселей от того не стало.

– Джерри заходил?..

– Заходил с неделю назад, – призналась Аленка. – О твоем здоровье справлялся. Приносил угощения.

Андрей ожидал, что почувствует укол ревности. Но его не последовало: ощущения притупились, требовался более сильный раздражитель.

Он снова спал.

Снился сон: будто он идет по городу, по предместью, вдоль реки по узким грязным уличкам. То спускается, то подымается по склону, к которому прилепились маленькие домишки.

В их окнах – чужой свет, окна забраны в ставни, тяжелые двери закрыты на засовы. Может за ним следят глаза настороженные, но не до них, совсем не до них.

Впереди Андрея кто-то идет: силуэт смутно знаком Данилину, но окликнуть человека вроде бы боязливо. А вдруг это не тот, не знакомый, тогда неловко будет.

Человек идет впереди. Его плащ мелькает меж деревьев, далеко впереди, исчезает за поворотами улочек.

Андрей спешит, перепрыгивает через лужи.

И вот впереди просвет, воровской поселок заканчивается. Данилин спешит: теперь-то он точно догонит непонятного человека. Вот улица заканчивается пустошью, но странно: идущий впереди человек исчез, словно и не было его, словно под землю провалился.

Потом вспоминается, кем был тот человек впереди – ведь мысли во сне тягучи и нелогичны, словно патока в бочке с дегтем.

То был Аркадий Грабе. Не генерал, а штабс-капитан, совсем как в тысяча девятьсот восьмом году от Рождества Христова.

Но как такое может быть?.. – бунтовала память. – Ведь Грабе погиб, погиб, погиб…

А если не погиб, то куда делся сейчас? Неужто и впрямь под землю.

И впрямь… Ведь мертвецам – место под землей…

Видит Андрей: то, что показалось ему пустошью сначала, есть кладбище – от горизонта и до горизонта. Данилин оборачивается и уже не видит поселка – только могилы. И дороги назад более нет.

Зачем Аркадий Петрович его сюда завел? Неужели пришел черед Андрея?

И кажется, что видит Данилин за плитами прячутся чукчи, убитые посреди тундры, и другой – с головой размозженной револьверной пулей.

Вот из тумана выступает Мария Тарабрина, урожденная Шлатгауэр.

За ней – пилоты немецких истребителей, сбитых под Варшавой и над Данцигом. Сколько лет прошло, а кровь на них так и не застыла…

Андрей рукой касается кобуры, но ужас – она пуста.

И Андрей делает единственное, что в его силах.

Он кричит.

Он кричит.

И его жена, теплая, милая, хорошая Аленка несильно теребит его за плечо:

– Андрюша, Андрюша… Проснись. Тебе что-то страшное снилось. Ты кричал.

Андрей просыпался с облегчением: это всего лишь сон.

– Что тебе снилось?.. – спрашивала Алена.

– Уже и не помню, – врал Андрей.

Он обнимал жену, и она засыпала в объятиях. Но к Андрею сон не шел, и он лежал много часов, рука затекала. Но он боялся пошевелиться, чтоб не разбудить любимую.

И лишь к свинцовому рассвету он забылся крепким сном.

Потом утром, свой сон в ванной рассказывал текущей из-под крана воде – чтоб не сбылось. После – вышел к ужину, пил кофе. Читал газеты…

Затем засобирался.

– Ты куда? – спросила жена.

– Пойду, пройдусь…

– Не ходил бы ты в город, Андрюша… Говорят, по офицерам стреляют…

– Да полно тебе, верно, кто-то схлопотал шальную пулю…

– Пули-то может, и шальные, да что-то их сильно точно пускают. Что не день, так кого-то убьют. А на крышах, говорят, стоят пулеметы уже. Как они начнут стрелять – так недостатка в шальных пулях уже не будет. Хоть мундир-то не надевай. У тебя ведь есть приличные костюмы…

Андрей кивнул и, чтоб не расстраивать жену действительно переоделся в партикулярное платье, но в карман пальто положил «Парабеллум»,

В гражданской одежде было непривычно, и Андрей долго смотрелся в зеркало: все ли на месте. Впрочем, от своих волос он упорно отводил взгляд. Ночью Алена сказала, что в голове у ее мужа появился седой волос. Но Андрей не хотел его видеть.

Он вышел из дому.

Петроград шумел, свистел, как чайник, который вот-вот закипит. По улицам праздно шлялись солдаты – поодиночке и группами, с оружием и без. То там, то сям шли митинги. Требовали все более хлеба, порой – прекращение войны без контрибуций. За митингами следила полиция, и пока над толпой не появлялся красный флаг – не вмешивалась.

С хлебом и правда были проблемы: к лавкам с утра выстраивались длинные очереди – «хвосты». Но с иной стороны – будто никто с голода не умирал.

Андрей выдохнул: в воздухе повисло тяжелое облако пара. К ночи воскресения холодало.

Данилин пожал плечами, подумалось: мороз должен разогнать манифестантов по домам.

Но веры в то, что все обойдется, не было. Скоро наступала весна, а с ней и тяга к переменам. И даже морозы бы ее не остановили: людей уже грело предчувствие весны, предчувствие тепла.

В последний день февраля Данилина курьером вызвали в военное ведомство и там какой-то старик-канцелярист будто из времен еще Николая I с виноватым видом вручил Андрею коробку и тут же, сославшись на неотложные дела исчез.

Когда Андрей открыл все же коробку, то обнаружил в ней полковничьи погоны с соответствующим приказом о присвоении звания и орденом Станислава второй степени.

Дел в министерстве будто бы не было, и Андрей вернулся домой.

По причине зимы вечер наступал рано. Дети, утомленные прогулкой отправились спать. Электричество то гасло, то разгоралось опять и несколько освещало дом, сколько трепало нервы.

Андрей хотел достать керосиновую лампу, но передумал и извлек из буфета свечи. Вечер получался вынужденно романтическим.

Раскупорил бутылку вина, подаренную как-то Астлеем, позвал жену.