Андрей Марченко - Литерный эшелон

Делали это так: из шпал вытаскивали костыли, после рельсы чуть уширяли. Легкая, предохранительная платформа обычно проходила, Но когда по ним ехал более тяжелый, блиндированный вагон, рельсы все больше раздвигались, и вагон садилась на землю.

Бронепоезд, тем самым оказывался обездвиженным, железнодорожная магистраль – заблокирована. Повстанцам этого будто вполне хватало.

Вечерами Андрей садился к передатчику, перестукивался с Астлеем: тот говорил, что «Уриил» на зиму уйдет из Азовского моря в Черное, станет на рейд Новороссийска. Капитан опасается того, что моря замерзнет и эсминец потеряет подвижность. Не то чтоб английское командование не верит в конечный успех Добровольческой армии, но маневр, подвижность – превыше всего.

Порой Андрей отбивал безответные телеграммы в Аккум. И какие бы тревожные вести не приходили с фронта, неизменно сообщал в город, что все хорошо.

А новости были нехорошие: красная пружина, сначала пошедшая легко, сжимаясь, набирала силу и сейчас стала жесткой, даже стала оттеснять белые войска назад.

В ящике стола ждала пачка писем, написанных, но не отправленных – все не было оказии, возможности, уверенности, что постпакет не перехватят, что он уйдет из этой непонятной страны.

И вот в конце ноября, Данилин узнал, что Слащев отправляется в Одессу буквально на один день на своем поезде. На перроне Андрей перехватил генерала. С ним был безусый юноша – юнкер.

– Мой денщик, юнкер Николай Нечволодов, – почему-то представил его Слащев.

И чему-то улыбнулся.

Андрей спросил: не будет ли генерал любезен передать во французскую миссию постпакет.

Яков Александрович кивнул: конечно будет. Впрочем, а не поехать ли полковнику с ними вместе. Ведь так и надежней, да и веселей. А война – право-слово, подождет.

Андрей, чуть подумав, кивнул – в Одессе он никогда не был, хотя и слышал о ней изрядно.

Зашел к своим, отдал распоряжения на время отсутствия.

– А генерал все со своей любимой?.. – спросил кто-то из присутствующих в штабном вагоне.

– Да нет, там с ним только юнкер какой-то.

– Вот и я о чем… О юнкере-то…

– Не может быть! Неужто генерал – мужеложец?..

– Да вы что, не знали? – унтер захохотал. – Простите, господин полковник, но рассмешили! Этот юнкер – переодетая барышня. Навроде девицы-гусара Дуровой, слыхали ведь небось?

Собрались и тронулись – личный поезд Слащева ждал только Андрея.

Вагон Слащева напоминал чем-то дворец какого-то шахиншаха: стулья из разных стран и даже эпох, множество ковров, на которых валялись седла, оружие, раскрытые книги, карты. Меж этим бродил целый зверинец – с полдюжины птиц разных пород… Еще две-три, порхали в клетках, подвешенных к потолку.

Когда поезд тронулся, от движения весь этот пернатый зверинец пришел в волнение и движение.

– Сегодня вечером идемте в ресторан. Я приглашаю, – сообщил Слащев. – Я собрался устроить себе маленький праздник души. Мне тут подумалось, что водка при свечах – романтично, но все-таки не очень.

– Что-то не по сезону вам романтики захотелось.

– К слову, знаете, отчего весна – самое романтичное время в году?..

– Признаться, нет… А вы?..

– Знаю. Зимой – холодно, летом – жарко, осенью – печально. Вот весна и осталась… Но вот у нас такое положение, что до весны просто можем не дожить…

В Одессу прикатили под самые сумерки. У французской миссии расстались, договорившись встретиться в ресторане. Генералу надобно было зайти в какой-то штаб, кому-то нанести визит.

Андрей же не знал тут ровно никого, и желал остаться с городом наедине. Он ожидал увидеть Южную Пальмиру, город сравнимый по красоте, а то и превосходящий Петербург. Вместо того он увидел городишко словно уездный, к тому же переживающий явно не лучшие времена. Под ногами чавкала жирная ноябрьская грязь, неосвещенные улицы сулили недоброе. К тому же Андрей, как водится, заблудился. Из положения вышел привычно – с неким трудом нашел пролетку, велел ехать к ресторану.

Метрдотель проводил его к заказанному столику. Генерал еще отсутствовал, но его спутник уже занимал место.

«Юнкер» удивительно преобразился: мундир сменило вечернее платье. Украшения ее были небогатыми, и, возможно, ненастоящими – говорили что молодой генерал мягко говоря не богат. Но мужчины смотрели на молодую женщину, любовались ею, представляли ее не то что без украшений, но и без одежды. Впрочем, делали это глубоко в уме, стараясь не выдать себя взглядом – смутная слава Слащева опережала его.

Дама мило встретила Андрея:

– Здравствуйте, полковник, мы кажется, не представлены. Нина.

И подала руку для поцелуя.

Андрей правил игры принял, поцеловал ручку, представился.

– Ах, полковник Данилин… Я много о вас слышала от Яшеньки… Ну садитесь же…

Подошел Слащев, от него густо пахло последним писком парижской моды – «Шипром».

– Нашли дорогу? – спросил он. – А я, признаться, и не верил, что увижу вас снова в добром здравии. В каждом городе есть свои апаши, но одесские – это нечто особенное.

– Могли бы и предупредить.

– Зачем? Чтоб испортить вам сюрприз?

С эстрады пел какой-то немолодой мужчина. Голос у него был совсем не ангельский. Но если Господь Бог поет, – подумал Андрей. – То делает это вот таким мудрым, тысячелетним голосом:

– Слышите, что поет, мерзавец! – возмутился Яков. – Наше время на исходе. И ведь прав!.. Всем мы дошли до своего личного горизонта… Давайте выпьем за упокой России. Не чокаясь!

– Ах, Яшенька, ну что вы такое говорите, милый! Тосковать мы замечательно могли бы и на фронте. А сюда мы веселиться ехали! Давайте танцевать?.. Андрюша, ну пригласите даму на тур.

Данилин вздрогнул: «Андрюшей» его называл много лет назад только один человек. Он растерянно посмотрел на Якова, тот выпил, отправил в рот крупную виноградину, кивнул: валяйте. Самого танца Андрей не помнил: танцевал он последний раз у себя на свадьбе и теперь боялся сделать неверное движение. Вероятно, вел даму отвратительно, и когда музыка окончилась, выдохнул с облегчением.

Пока танцевали, официанты заставили стол закусками и различными напитками:

– Широко гуляем, господин генерал. Вот от таких пиршеств у всей страны второй год – похмелье.

Яков Андрея не понял. Ответил:

– Любить деньги – грех. Вдвойне грешно любить чужие деньги. К тому же, за все плачу я. Генерал Слащев палат каменных не завоевал, но за ужин заплатить сможет.

Выпитое делало его безосновательно счастливыми. Еще после двух рюмок он весело танцевал со своей женой. Теперь дамы с восторгом следили за фигурой молодого, стройного генерала. Андрей тоже почувствовал укол ревности: