Александр Бушков - Золотой Демон

Толпа приближалась.

— Ну, поскольку я тут старший по званию… — кривя рот, проговорил ротмистр Косаргин. — Слушай мою команду, казачки — на изготовку…

Саженях в десяти толпа остановилась. Злые, испуганные, напряженные лица, кое-где поблескивают ружейные стволы…

— Прикажите, ротмистр, взять винтовки к ноге, — не поворачивая головы, сказал Самолетов, державший руку под шубой. — Не стоит так уж сразу Бородинскую битву учинять…

После некоторого колебания ротмистр все же распорядился:

— К ноге…

— Эй, орясины! — рявкнул Самолетов. — Вы что это надумали? Не время озоровать…

Кондрат решительно выступил вперед, на пару шагов от толпы. В правой руке он держал охотничье ружье, в левой — еще одно переливчатое платье.

— Николай Флегонтыч, не балуй, — сказал он спокойно и твердо. — Против общества переть не советую. Кишка тонка. Бросьте-ка вы ружьишки и все прочее, барские господа, а то шутить ведь не будем… Мы тут посовещались и решили, что не стоит оно того. Из-за одной-единственной девки погибать тьме христианского народа — это получается насквозь неправильно. У всех жены, дети, нам еще пожить требуется…

— Кондрат! — густым басом рявкнул отец Панкратий. — У тебя ж крест на шее…

— Крестом, батя, вдов и сирот не прокормишь, — без злобы отозвался Кондрат. — Ты уж не лезь, тут каждый за себя, и как-то уж не до христианской доброты. Так уж жизнь поворачивается. Я вот не намерен из-за несговорчивой девки идти волкам на зубы. Да и никто не хочет. Верно я говорю?

Его сбившееся в кучу воинство отозвалось одобрительным ропотом.

— В конце-то концов, не медведю на съедение зовут, — продолжал Кондрат хорошо поставленным голосом атамана. — Иван Матвеич, можно сказать, приглашает честным пирком да на свадебку. Не девка, чай, дело привычное… Как-нибудь перетерпит ради общества. Давай, барин, веди ее сюда, в то мы и по-плохому можем…

Громыхнуло. Метнулась струя порохового дыма. Кондрат, с черной дыркой во лбу, нелепо дернулся, подломился в коленках и медленно опустился в снег.

Самолетов шагнул вперед, поигрывая револьвером:

— Ну, кто следующий? — рявкнул он зло. — Я с вами тоже шутки шутить не буду, мошкара поганая! Жалости из меня не выбьете!

Толпа подалась назад. Самолетов наступал, держа револьвер перед лицом.

— Что языки проглотили? — чеканил он холодно. — Следующий кто? Семен, ты? Еремеич, тебе охота свинца в лоб? Петруша, пулю не хочешь? Я с вами, корявые, поговорю по-простецки…

Из задних рядов ударил ружейный выстрел — но пуля прожужжала высоко в стороне.

Самолетов и ухом не повел. Он стоял, широко расставив ноги, холодно цедил:

— Патронов у нас хватит. Миндальничать не будем.

— Всех не перестреляешь! — крикнул кто-то, прячась за спины.

— Так ведь сколько смогу! — с жутковатым весельем захохотал Самолетов. — У меня патронов много, да и у других найдутся. А вон тот иностранный путник, чует мое сердце, очень даже приучен живым людям головенки с плеч саблей смахивать… У тебя, Митенька, я так понимаю, за общество душа болит? Вот и посмотрим, как она у тебя болеть будет, когда завалишься с пулей в башке. Смотришь, тебе первому и достанется, если станете фордыбачить… Уж я постараюсь, для милого дружка и сережку из ушка… И тебя, Калистарт, вижу, как ты ножонками сучишь, и тебя Еремеич… Вот к вам первым и прилетит. И будет вам все равно, поскольку валяться станете окоченелые…

Он стоял перед толпой один-одинешенек. Но и толпа сейчас, поручик понимал, без атамана являла собой скопище одиночек…

— Досчитаю до трех — и завалю второго, — зловеще пообещал Самолетов. — А там и третьего. Не родные братья, чай…

Он поднял револьвер повыше.

— Цельсь! — прикрикнул за его спиной ротмистр. Казачьи винтовки нацелились на толпу. И толпа дрогнула, по ней прошло примечательное волнение — а там люди начали помаленьку отступать, дальше, дальше, кое-кто, оборачиваясь, зло плевался, кто-то грозил кулаком, но противник безусловно был морально сломлен и потерял наступательный напор…

Вскоре они отступили в самый хвост обоза, где сбились кучей, размахивая руками. Поручик покосился на оставшихся ямщиков, подумав, что за ними нужен глаз да глаз: черт их знает, что им может прийти в голову ради спасения собственной шкуры… А, собственно, зачем?

Словно угадав его мысли, Самолетов вдруг прикрикнул:

— Эй! Кто хочет туда, — он показал револьвером в ту сторону, — может со всех ног драпать. Мне тут абы кто не нужен…

— Николай Флегонтыч… А стрелять не будешь?

— Нужен ты мне, Авдюшка… Бежи, корявое!

Ямщики, подталкивая друг друга локтями и переглядываясь, тихонечко пятились меж задком ближайшего возка и беспокойно приплясывавшими лошадьми. Оказавшись на той стороне обоза, они припустили бегом. Следом старческой трусцой засеменил Мохов.

— Гурий, в рот тебе валенок! — крикнул Самолетов. — И ты туда же?

Старый купец, задержавшись на миг, плаксивым голосом откликнулся:

— Коленька, мне еще пожить охота… Вот так уж неимоверно хочется, что извиняй…

— Саип, а ты чего ж? — спросил Самолетов напряженно.

Великан-татарин подошел к ним, тяжко вздыхая и глядя на зажатый в руке револьвер.

— Да ну его, Николай Флегонтович, — сказал он уныло. — Нельзя договариваться с джинном, вера не позволяет…

Поручик заметил краем глаза, что и Кызлас остался на месте, скрючился на облучке, бормоча что-то под нос с испуганным видом — но слезть и не подумал.

— Значит, вот так, гордые мои и несгибаемые?

На крыше возка, чуточку приплясывая, красовался Иван Матвеич, глядя вниз с некоторым сожалением. Поручик видел как, выскочив из своего возка, улепетывают в хвост обоза братья-бугровщики, как направляется туда же Панкрашин, а следом бежит Митрошка. Профессора фон Вейде что-то не видно…

— Хорошенько подумали? — деловито опросил Иван Матвеич. — А то времечко терпит…

Японец, шипя что-то сквозь стиснутые зубы, погрозил ему кулаком. Переводчик привычно перетолмачил:

— Канэтада-сан говорит… Канэтада-сан употребляет не самые пристойные слова нашего великого языка, которые я, пожалуй, не смогу перевести на ваш великий язык…

— Да чего там, все ясно… — сказал Самолетов.

— Ну, так подумали?

— Люди взрослые, батюшка, не пальцем деланные, — откликнулся Самолетов. — Что уж тут рассусоливать… коли все ясно.

— Искренне жаль, — сказал Иван Матвеич, надменно задрав подбородок. — Ну что же, господа мои… Мне, знаете ли, некоторые человеческие чувства тоже не чужды. И чувство юмора у меня имеется, и люблю потешить душеньку разными приятными зрелищами. Вы у меня, Аркадий Петрович, будете самым заинтересованным зрителем…

Со спокойствием, удивившим его самого, поручик отозвался: