Владимир Ильин - Пожелайте мне неудачи

Тут я не сумел удержаться от театральной паузы, в ходе которой отправил в рот конфету из вазочки и запил ее несколькими большими глотками чуть теплой жидкости. Генон терпеливо следил за моими манипуляциями, хотя чувствовалось, что он был бы не прочь сейчас взорваться и поставить меня на положенное подчиненному место.

– Разгадка этого ребуса, оказывается, крылась в соотношении некоторых фактов, имевших место в жизни Подопечного, и тех событий, которые происходили в то время в нашей стране. Хронологическая связь была безупречной! Стоило мне обратить на это внимание, и клубок стал распутываться сам собой… Возьмем, например, тысяча девятьсот восемьдесят второй год, ноябрь. В это время наш Подопечный переживает разрыв со своей первой любовью – труженицей-лимитчицей Наташей, что родом из Тамбова. В его досье детально зафиксировано, как он мучался, переживая несчастную любовь, я не буду на этом останавливаться… А что в ноябре восемьдесят второго случилось в нашей стране? Какое крупное событие? Правильно, умер Брежнев. Случайное совпадение, скажете вы? Не может быть никакой корреляции, скажете вы? – (Генон отвернулся и стал смотреть в угол). –Что ж, посмотрим, что было дальше… А дальше был восемьдесят третий, когда наш Подопечный осваивал африканские просторы, и именно в те дни, когда он корчился в очередном приступе малярии, в той стране, где он был, начинается крупная распря, постепенно приобретшая масштаб гражданской войны. Возможно, кто-то из вас сперва обрадовался: вот и найден способ нейтрализации опасности, исходящей от «детонатора» – убрать его подальше от наших границ, и пусть с ним бедствуют те, кто его приютит. Может быть, я ошибаюсь? Хотелось бы верить… Но горячие головы быстро остыли, потому что Подопечный не успел вернуться после африканской стажировки, как опять пришлось хоронить Генсека. Год восемьдесят пятый: командировка в Каракумы, где для нашего студента открылся простор по части депрессии и отрицательных впечатлений – и вновь умирает главный руководитель партии и государства… Отныне даже самые завзятые скептики притихли и поверили в то, что удаленность Подопечного от столицы нашей Родины никакого значения не имеет, он все равно продолжает неизвестным образом вызывать социальные катаклизмы. Впрочем, прошло не так много времени, и оказалось, что бедствия, которые несет Подопечный советскому народу, отнюдь не сводятся к сфере политики.

Когда в результате предательства моего предшественника Виктор Стабникова Подопечный узнал не только о смерти своей матери, но и о том, что он находится под невидимым, но герметичным колпаком Комитета то никакой химиотерапии не хватило, чтобы изгнать из его подсознания горечь этих открытий. Это было в апреле восемьдесят шестого, и через несколько дней грянул Чернобыль… Я специально привожу только самые крупные примеры, хотя были и менее впечатляющие события, странным образом совпавшие с потрясениями в жизни Подопечного. И потому мы так возимся с ним, что он – это своего рода детонатор, который, срабатывая, – а срабатывает он, очевидно, тогда, когда этому типу очень хреново! – нарушает некий природный баланс… можно назвать это как угодно, суть от этого не изменится… и тогда происходят страшные катастрофы и бедствия в нашей стране…

А теперь можете сколько угодно твердить мне, что все это – плоды моего больного воображения, а на самом деле все куда проще и банальнее. Можете сказать, Генон, что я начитался бульварной фантастики и что моим рассуждениям – грош цена, потому что они бездоказательны. Наконец, вы можете ничего не говорить, а вытащить пистолет из-под плаща, которым вы так старательно прикрываете руки и разрядить в меня всю обойму. Я наверняка стал проблемой для вас, а пуля, по-вашему, решает любую проблему: нет человека – нет и проблемы…

Мышцы мои были сведены судорогой в бесчувственный комок, в горле было сухо и горько. Я понимал, что теперь, когда я открыл Генону все свои карты, моя песенка спета, и бесполезно дергаться, чтобы пытаться уйти от наказания за излишнюю резвость. Сейчас, вот сейчас он нажмет на курок, и я не расслышу звука выстрелов – не потому даже, что пистолет у него наверняка оснащен надежным глушителем, а потому, что стрелять он будет мне наверняка в лоб, и прежде чем мозг мой успеет воспринять акустические сигналы, он разлетится на множество мелких окровавленных кусочков…

– Ты действительно сам допер до таких выводов или это раскололся Стабников? – осведомился Генон.

– Бросьте притворяться, шеф, – сказал я устало. – Вы же прекрасно знаете, что Стабников не мог мне рассказать ничего подобного, потому что не был посвящен в секрет Опеки. И не говорите мне, что вы случайно заглянули ко мне на огонек именно сегодня. Просто-напросто вам уже доложили, что несколько часов назад Стабников дал дуба в психлечебнице… Нет-нет, разумеется, вы его не убивали. Ни сами, ни с помощью своих людей в лечебнице. Достаточно было закодировать его подсознание особым образом, и ключом, запускающим механизм остановки сердца, явилось слово «детонатор». Просто, эффективно и надежно. Только так с минимальными затратами можно было избежать разглашения Стабниковым секретов.

Однако, как видите, мне хватило всего одного слова, чтобы связать концы с концами. По-вашему, я вбил себе в голову всякие глупости и пытаюсь морочить голову вам, честному полковнику госбезопасности? По-вашему, я заблуждаюсь?

– Да, – со странной интонацией проговорил Генон. Глаза его блестели. – Разумеется, ты заблуждаешься, Кирилл. Но только в деталях. А что касается общей схемы – тут ты попал в точку. – Он тяжело вздохнул, словно сожалея, что придется убить такого неглупого, но не в меру ретивого подчиненного. – Что ж, поздравляю тебя. Ты неплохо справился с этой задачей, а значит – заслуживаешь… – Он скинул с рук плащ и сделал эффектную паузу. – Нет, не пули в лоб, как ты предположил, мой хороший. Во-первых, ты заслуживаешь, чтобы я рассказал тебе все об Опеке. А во-вторых, ты заслуживаешь повышения. Разумеется, в нашей системе координат. Так что через несколько дней готовься, мой хороший, заступить на дежурство. На этот раз – оперативным диспетчером… А сейчас давай-ка мы с тобой выпьем за это! Но только не чаю…

В руках моего шефа оказался вовсе не пистолет. Там была коробка с французским коньяком «Наполеон». Причем, как впоследствии выяснилось, вовсе не отравленным мгновенно действующим ядом…

Эпизод этот мне запал в память даже не потому, что доставил мне неприятные эмоции. Просто тогда Генон в первый раз назвал меня по имени, а это означало у него высшую меру поощрения.