Максим Хорсун - Солдаты далекой империи

Наверное, так сходят с ума. Я сидел на ящике с пулеметными лентами, я сжимал ладонями распираемые давлением виски, я бессмысленно глядел на скользящие по пустоши световые пятна.

Пусть мучительная агония прекратится! Мы потеряли почти все, что только могли потерять. Нам никогда не вернуться домой. Нашими ничтожными силами не переломить хребет «хозяевам». Мы погибнем в холодной пустыне; и единственное, что судьба позволяет нам выбрать, — это как именно мы уйдем в мир иной.

Что ж, пусть тогда будет битва! Неравная, кровопролитная, жестокая! Солдаты Империи, затерянной за далекими далями, не ждут иной участи. Эта битва станет жирной точкой в нашей «героической» одиссее по Ржавому миру. Мы погибнем так, как когда-то погибали варяги — с усмешкой на обескровленных губах.

Однако усмехаться отчего-то не получалось. Я поймал себя на том, что битый час верчу барабан револьвера. А в барабане-то три патрона…

Мой первый номер монотонно жаловался на боли, причиняемые ему ожогами, и клянчил «какой-нить порошок». Я слушал вполуха. Я прекрасно понимал этого несчастного, ведь его место было в лазарете, а не за пулеметом. Однако ничем помочь ему не мог. Разве что, вопреки приказу Северского, не стал будить, когда он засопел, уткнув голову в колени. Теперь я сам наблюдал за скольжением лучей прожекторов. Я вглядывался во тьму до рези в глазах, однако не видел ни летунов, ни быстрых цилиндров.

«Хозяева», черт вас дери! Что же вы, гады, медлите?

Тьма услужливо рисовала портреты Галины, капитана Германа, отца Савватия, старшего офицера Стриженова, боцмана Гаврилы. Куда бы я ни посмотрел, всюду были их лица. Тьма ждала, когда она сможет поглотить остальных защитников «Кречета». Тьма жаждала обогатить галерею погубленных душ нашими измученными ликами. И теперь, когда я остался один на один с марсианской тьмой, она пробовала меня на вкус, сея песком в глаза, холодя лицо морозным ветром.

Опустил руку в карман и вынул помятый малиновый листок. Потер его двумя пальцами, ощущая под подушечками влагу. Вдохнул едва ощутимый травянистый запах.

Сердце стиснула осторожная боль. Ого! Спазм сердечной мышцы! Черт, немеет в груди и тяжело дышать!..

Но сегодня недуг только испытал миокард на прочность и отступил. Думается, ненадолго. Тьма тотчас взвыла, припорошив меня ржавой крошкой. Я понял, что нынче тянется самая долгая ночь из всех ночей, что довелось мне пережить на этой треклятой планете.

— Цилиндры по левому крамболу!

«Бом-бом-бом-бом!» — зазвенела медь судового колокола. Часто-часто, точно нитевидный пульс тяжелобольного, точно средневековый набат.

Северский не дал мне закончить перевязку. Накинул на раненое плечо китель и, не говоря ни слова, выбежал из операционного пункта вон. Я поднял оброненную офицером папиросу и затушил ее об стенку судочка с отработанными бинтами. Спешить наверх, к остальным, как-то душа не рвалась. Меня одолевал вполне понятный сплин, и если бы не отчетливое понимание, что на борту всего двенадцать боеспособных штыков, клянусь Богом, улегся бы на операционный стол и так проспал бы до ужина.

На палубе я столкнулся нос к носу с баталером Мошонкиным. Корабельный завхоз сейчас же снабдил меня винтовкой и биноклем, а затем рванул на спардек к пулемету. Вообще-то мне было куда удобнее управляться со своим охотничьим ружьишком — трофеем с «Дельфина», но я не мог не признать, что у изделия Мосина коэффициент полезного действия не в пример выше.

На центральном мостике застыл, прильнув к окулярам бинокля, Северский. Его китель висел на одном плече.

— Георгий! — окликнул я артиллериста. — Где?

Северский протянул руку с биноклем вперед, вычленяя отрезок из прямой горизонта. Мне почудилось, что лицо его было несколько растерянным и… разочарованным, что ли?

Я поспешил припасть к окулярам.

Действительно, в миле от «Кречета» параллельно горизонту бежали легконогие, словно озерные водомерки, боевые механизмы «хозяев». Причем они явно не намеревались приближаться к броненосцу. Просто перебегали из одной точки на карте Марса в другую, рассчитав железными извилинами кратчайший путь.

Над моей головой заворочался обгорелый ствол скорострельной пушки Гочкиса.

— Ваше благородие! — окликнули Северского матросы, назначенные комендорами. — Готовы открыть огонь, как только прикажете!

Северский раздраженно тряхнул головой:

— Да погодите вы! Мимо они бегут, не видно, что ли?

Да, Георгий, правильно. Зачем лезть на рожон? Бегут многоногие жестянки по своим делам — и пусть себе бегут… Вот только, ветерок, предвещающий генеральное сражение, дул мне в лицо особенно бодро.

— Держите гадов на прицеле! — прокричал Северский. — Огонь не открывать, пока не повернут на нас!

Сколько же там было цилиндров?

Я вновь поднес к глазам бинокль.

Девять… Прилично!

— Цилиндры по правой ракушке!

Комендоры «гочкиса» разразились бранью. Я же сломя голову бросился к правому борту.

По западному берегу Стикса, опять же, в миле от корабля, двигала вторая вереница цилиндров. И было в ней не меньше двух десятков механизмов. Нешуточная сила, скажу вам! Казалось, что эти цилиндры спешат навстречу сотоварищам, бегущим по восточному берегу мертвой реки.

Зачем?

В тот момент у меня возникло одно предположение. Я посчитал, что цилиндры собираются взять «Кречет» в кольцо, а затем привести в действие пресловутый «резонансный переход» и отправить броненосец за тридевять земель или еще куда подальше.

Над руслом Стикса взвилась красная сигнальная ракета. Врезалась в обвислое брюхо ползущей с севера тучи и утонула в ее розово-сером чреве. Не успел я толком уразуметь, что могло это означать, как на спардеке заголосили:

— Это штурман! Ребяты! Штурман помощи просит!

Вот оно что! Всем сразу пришло в голову, что цилиндры спешат наперерез отряду Купелина. Неужели жестянки наивно полагают, что смогут расправиться с людьми у нас под носом?

Весть о том, что партизаны возвращаются, мигом облетела «Кречет».

— Купелин! Купелин!!! — заорал каждый, кто только мог.

— Ура! — захрипел, придерживая заштопанное на скорую руку брюхо, рыжеусый матрос Тульский.

— Ура!!! — подхватили на спардеке.

И крик моментально заглушило злое тявканье «гочкиса». Не знаю, приказал ли Северский открыть огонь или матросы проявили своеволие. Но через миг со спардека уже палили оба пулемета, разя направо и налево.

По пустоши заплясали рыжие фонтаны. В бинокль я увидел, что цилиндры отреагировали мгновенно: не меняя ритма движения, они дружно отхлынули в глубь равнины. Было непохоже, что беспорядочный огонь, обрушившийся с броненосца, причинил им хоть какой-нибудь вред.