Олег Верещагин - Последний день войны

— Отойдём, Ротбирт сын Норма. Отойдём, нам надо поговорить, — сказал Синкэ и пошёл первым…

…Они отошли на два десятка шагов в мокрую холодную черноту.

— Не думаю, что дальше будет лучше, чем здесь, — сказал Ротбирт в спину перед собой. Синкэ остановился, повернулся и скрестил звякнувшие руки на груди:

— А и то… Так ты жив.

— Как видишь… Где же твой брат Стэкэ? — спросил Ротбирт. Лицо Синкэ дёрнулось:

— Три месяца назад в лесу на побережье на нас напали данвэ. Не думаю, что кто-то из них сможет рассказать своим о той схватке. Но и наших могил над морем осталось немало. И среди них — курган моего брата Стэкэ. Один я из трёх сыновей отважного Радды остался.

Робирт много раз думал, что скажет, если встретится с братьями. Но вот перед ним Синкэ, в глазах у него — усталость и нечего ему сказать…

— Я сочувствую тебе, — сказал Ротбирт.

И тогда Синкэ рассмеялся. Негромко и вовсе не весело. "Кажется мне, всё-таки пришёл последний час," — подумал Ротбирт. Но Синкэ неожиданно сказал:

— А знаешь, пока я охотился за тобой, мне совсем расхотелось тебя убивать.

— А я тебя убивать никогда и не хотел, — тихо ответил Ротбирт.

Мальчишки молча смотрели друг на друга. Им было как-то неловко, и они не понимали, почему. Ротбирт кашлянул. Синкэ поправил плащ, спросил, глядя в сторону:

— Как ты жил всё это время?

— А так же, как и ты, — пожал плечами Ротбирт. — Сражался. Ложась спать сегодня, не очень-то знал, что будет завтра. И мне по душе эта жизнь, клянусь топором Дьяуса, Синкэ!

— Да… — усмехнулся тот. — А меня теперь редко называют просто Синкэ. Чаще — Синкэ Алый Клинок.

Он сказал это с заметным детским тщеславием. И Ротбирт в долгу не остался:

— Да и меня всё больше зову Ротбирт Стрелок.

Синкэ кивнул. И сказал недоумённо:

— Странное дело. Я так привык к тому, что у меня есть враг, что теперь не знаю, как мне быть.

— Ты не хочешь мстить за братьев? — вот теперь Ротбирт не смог не удивиться. — Или тебе нужно золото? Но мало мне было прибыли в этом походе…

— Разве я хангар, чтобы считать вес чужих кошелей? — Синкэ поморщился. — А мстить… за кого мне мстить? За Стэкэ, который нашёл смертьт в погоне за местью? Или за Хэсту, которого покарали боги за жадность до власти? Я так часто рубил в эти месяцы, что усвоил кое-что важное, Ротбирт Стрелок. Эта земля велика — а нас, анласов, не так уж и много… Нет, я не стану мстить. И не нужно мне золото.

— Ты благороден, кэйвинг Синкэ сын кэйвинга Рады, — признал Ротбирт. — Я… я не знаю, я бы не смог вот так отказаться от мести…

— Довольно об этом, — прервал Синкэ. — Я рад, что ты жив… хоть ещё малое время назад не знал, что и думать! А теперь скажи мне, Ротбирт Стрелок, кому ты служишь сейчас?

— Человек, которому я служил, погиб на юге, — ответил Ротбирт. — Я хочу мстить за него, но от нас почти ничего не осталось. И не я веду нас, а мой друг, Вадомайр Славянин.

Синкэ кивнул. Потом наконец-то снял шлем и мотнул головой, разбрасывая по плечам густые волосы:

— Я иду на юг и все анла-тэзар идут со мной. Что ты скажешь и что скажут твои друзья, Ротбирт Стрелок, если я предложу вам скакать с нами?

Ротбирт посмотрел в глаза Синкэ. И кивнул:

— Я не скажу "нет". А о прочих говори с Вадомайром. Но я думаю, что все пойдут с тобой, кэйвинг.

Огромный вепрь, взрывая дёрн, вылетел на опушку. Щетина на шее и вдоль хребта стояла дыбом, глаза налились кровью, клыки и чёрные губы покрывала пена. Дёргая остроконечными ушами и всей кожей, он прислушивался.

Южный зимний лес был полон жизни. Она кишела и кипела везде — и не было ей никакого дела до того, что вепрь умирал.

Нет, на нём не было ещё ни единой царапины. Но он ощущал, что смерть идёт по пятам. Он пересёк болото, надеясь сбить со следа погоню, но сейчас чувствовал — ничего не вышло.

Вепрь хрипел от ярости. Слабые, медлительные двуногие существа были сильны хитростью. Сильнее любого обитателя леса. Слабость своих рук они возмещали смертоносными палками. Слабость ног — тем, что ездили на быстрых, сильных конях. Слабость обоняния — тем, что их врагов выслеживали стаи собак…

Вепрь с трудом переводил дух. Бежать, бежать дальше…

… - О-хэй-йо!

Резкий вопль трампета пронёсся сквозь лес. Всадник, выскочивший на опушку, опустил руку с горном и удобней перехватил охотничье копьё, не спуская глаз со зверя.

За время своего пребывания на Эрде Вадим — это был он — мало изменился, разве что подрос и раздался в плечах. Сейчас он очень походил фигурой на взрослого мужчину, но лицо — лицо оставалось лицом мальчишки, только длинные волосы, на висках заплетённые в тугие косы, перевитые золотыми спиральными стяжками — и густой крепкий загар, пожалуй, не позволили бы даже родителям так сразу узнать сына.

Ответный сигнал раздался с противоположной стороны, с другого конца поляны — и второй всадник вырвался прямо на зверя. Ровесник Вадима, это был кэйвинг Синкэ.

Вепрь развернулся к новому врагу. Конь, шарахнувшись, притиснул юного вождя бедром к дереву, скакнул вперёд, и Синкэ, вылетев из седла, упал на мокрую землю.

— Вайу и сталь! — копьё мелькнуло в воздухе, и в следующий миг Вадим упал на загривок кабана, держа в правой руке разложенный нож и нанося один удар за другим.

Синкэ вскочил на ноги. Глаза его горели; выбрав момент, кэйвинг вогнал своё копьё под лопатку зверю. Захрипев, тот рухнул на бок — Вадим, скатившись с него, поднялся на ноги.

— Хороший удар, — Синкэ пожал предплечье Вадима и, наступив на тушу кабана — щетина медленно опадала — раскачал и вырвал копьё. Вадим пнул кабана и хмыкнул:

— Ну вот и мясо к картошке… А где Ротбирт? Его что, заживо затащили под землю?

— Скорей в болото, — Синкэ поднял к губам трампет и протрубил сбор.

Ротбирт словно услышал, что его поминают — выбрался из кустов. Конь до половины боков и ноги всадника по колено были вымазаны грязью.

— Вот я угадал! — засмеялся Синкэ. — Привет тебе, Ротбирт сын Норма. И поклон — за то, что поспел хоть к концу загона!

— Не иначе как его леший запутал, — заметил Вадим, чистивший нож. — Что ж ты не переобулся? [8] Согласно одному из поверий, "попутанный" лесными духами человек может выйти на правильную дорогу, если переобует левую обувь на правую и наоборот.

— Смейтесь, смейтесь, — проворчал Ротбирт, безуспешно пытаясь оттереть хотя бы верх сапог. — Я спешил вам на помощь и ввалился в болото…

…Три трампета, перебивая друг друга, затрубили, вызывая бродивших где-то в чаще лэти, чтобы они забрали тушу кабана…

Конец осени и начало зимы анла-тэзар простояли, снимая урожай с весенних полей, за болотами, примерно в тех местах, где когда-то Вадим и Ротбирт с остальными разорили первую хангарскую крепость. Ни тот, ни другой не находили себе места. Клятва мести, мысль о том, что живы предатели-хангары, жгли обоих мальчишек, как раскалённые угли. Вадим к тому же то и дело вспоминал об Олеге и приходил в отчаянье, не в силах даже сообразить, где его тут искать. А уйти на север, к славянам, о которых кое-что знали анласы, мешала всё та же клятва. Оба неустанно подзуживали Синкэ и вообще всех, кого могли, на весенний поход дальше на юг.