Александр Прозоров - Битва веков

— Знаю, княже, знаю, — печально согласился гость. — Оттого и страшимся все мы за государя нашего. Больно милостив он к врагам своим. Порой кажется, что и робок даже. А ведь каждый враг уцелевший в любой миг нож в спину вонзить готов. Коли чего случится с Иоанн Васильевичем, вовек себе этого не простим.

Андрей пригладил бороду, скрывая под ладонью усмешку. Уж кому, как не ему, подавшему полтора десятка лет назад идею с избранной тысячей, не знать об истинной причине страха опричников за своего царя? Иоанн, которого в детстве третировали знатные бояре чуть ли не хуже, чем последнего смерда, которого забывали кормить, не давали игрушек, которого оставили сиротой и казнили любимых нянек, Иоанн не желал видеть возле себя и набрал ближнюю стражу из родов мелких и малоизвестных, в просторечии называемых «худыми». Из людей, в иные времена не имевших ни единого шанса даже близко приблизиться к правителю огромной державы. А уж тем более — занять в ней высокие посты, предназначенные для самых знатных из родовитых. Висковатый, Адашев, Вяземский, Кобякин, Вешняков, Годунов, Басманов, Романовы, Кошкины, Захарьины — кто слышал об этих фамилиях хоть краем уха до прихода на престол Иоанна Четвертого Васильевича? Ныне же они служили дьяками в Посольском, Разрядном, Стрелецком и Разбойном приказах, водили в походы полки, в немалой степени определяли внешнюю и внутреннюю политику, ибо у царя, понятно, до большинства дел руки не доходили. Государь один — хлопот же на Руси, что ни день, все новые и новые тысячи возникают.

В здешнем мире, где пост и власть определяются не умом и трудолюбием, а знатностью и заслугами предков, со смертью Иоанна все, все опричники до единого скатятся моментом в ту бездну безвестности, откуда таким несказанным чудом поднялись. И потому за государя они боялись куда более, нежели даже за самих себя. Не было в мире более преданных и самоотверженных слуг, нежели опричники московского государя.

— Не случится, — покачал головой Андрей. — Не допущу.

— Так уверенно сказываешь, княже, ровно воле твоей настоящее и грядущее подчиняется.

— Кабы подчинялось, — вздохнул Зверев, — я бы предателей самих по себе дохнуть заставлял, а не государя их карать уговаривал.

— Но как? — вскинул руки боярин. — Как ты смог?! За все время, что государь наш правит державой, он не казнил ни единого изменника! Ты же обмолвился с ним всего несколькими словами, и Иоанн тем же днем приказал отрубить двум предателям голову!

— Прежде изменники покушались лишь на него самого, — пожал плечами Зверев. — Они хотели скинуть Иоанна, но продолжали служить отчизне нашей, не жалели живота на поле брани, освобождали невольников, рубились на улицах Казани и Колываня, шли походами на Астрахань и Полоцк. Они были плохими слугами для царя, по хорошими для русской земли. Теперь они переступили черту. Стали врагами не только Иоанну, но и вере, Отечеству, собственной земле, они пролили русскую кровь. И за кровь должны платить кровью. Мыслю я, государь и сам сию разницу ощутил. Но кто-то должен был сказать это вслух.

— Ты должен быть при государе, княже, — почему-то перешел на шепот боярин Басманов. — Обязан, Андрей Васильевич! Кто, кроме тебя, решится сказать ему правду, коли опять случится измена? Кого еще он послушает, как тебя?

— Нет, Алексей Данилович, не мое это дело, — покачал головой Зверев. — Другое у меня предназначение, и я его знаю. Пойду против судьбы — ни своего долга не исполню, ни другой пользы не принесу. Вы — царская свита. Вам и надлежит о тревогах своих государю говорить, коли его доброта ему же опасностью грозить станет.

— Счастлив ты, Андрей Васильевич, коли предназначение свое знаешь. — Боярин уже сам налил себе еще кубок хмельного меда. — Нам же судьба наша неведома.

Басманов явно не сильно огорчился отказу Зверева. Да оно и понятно: лишний человек у трона, да еще такой, которого царь слушать станет — это власть, у всех прочих опричников отнятая. Хоть и полезный человек, но по придворным правилам — все едино конкурент.

— Все мы сами судьбу свою строим, Алексей Данилович. Делай что должно и пусть будет, что будет.

— Коли так, то не стану отвлекать, княже, — поднялся гость. — Тебе, мыслю, не терпится Михайло Ивановича свободой обрадовать. Мне же в путь сбираться надобно. Передай князю, Андрей Васильевич, в гости я его жду со всей душой. Имения наши рядом. Как домой поедет, так пусть завернет. Я ведь как раз там нынешним летом буду. Пива доброго выпьем, о былом вспомним, о нынешнем поговорим. И тебя, княже, тоже завсегда видеть рад. Будешь окрест Рязани, заезжай обязательно!

— Спасибо, Алексей Данилович. Заеду обязательно. И князю Михайло приглашение передам.

— Ох, славный у тебя медок, княже. Пьется, как нектар, а валит, ровно рожон. Премного благодарствую… — Боярин, заметно покачиваясь, отправился к дверям. Зверев, торопливо допив мед из своего кубка, побежал следом: гостя следовало проводить до самого порога и напоследок расцеловаться на крыльце. Впрочем, о последнем обязательном жесте забыл уже Алексей Басманов, перед ступенями лишь низко поклонившись и пошедши вниз, крепко цепляясь широкими ладонями за перила. Холоп его был уже на дворе, помог господину подняться в седло и вскоре царский посланец выехал за ворота.

— Что же вы, княже, два кувшина меда выпили, а вовсе ничем и не закусили? — укорила из-за спины бесшумно появившаяся Варвара.

— Разговор серьезный получился. Было не до еды.

— Нечто случилось что?

— Не беспокойся. Только хорошее, — повернулся к ней Андрей, провел пальцами по бровям, раздвигая выбившиеся из-под платка волосы. — Так ты согласна меня сыну своему в крестные отцы взять?

— Нечто об этом столько беседовали, Андрей Васильевич?

— Почти, Варенька, почти. В путь мне опять собираться надлежит. Посему, коли согласна, сегодня или завтра сына надобно окрестить. Ибо послезавтра мне надобно подниматься в стремя.

Как ни спешил князь Сакульский в дорогу, ан святцы оказались сильнее. Не легли Андрею на душу имена ни Игната, ни Григория, пи Романа, ни Петра. Виктором захотел сына окрестить. Победителем. А по святцам имя Виктора только крещеным тринадцатого февраля полагалось. Пришлось задержаться.

Впрочем, четыре дня опоздания перед поездкой за шесть сотен верст особого значения не имели. Как ни спеши, а раньше, чем через три недели даже по широкому и накатанному вологодскому зимнику до святой обители никак не доберешься. Уже два десятка лет прошло с тех пор, как Андрей Зверев стараниями колдуна Лютобора оказался в шестнадцатом веке, уже лет десять как забросил свои попытки вернуться обратно домой, но к пытке путешествиями по тридцать верст в день вместо ста в час — никак привыкнуть не мог. И только пиво и самокурное вино, которого в избытке хватало на постоялых дворах, помогало справиться с многодневным однообразием и скукой долгого безделья.