Андрей Ерпылев - Кровь и честь

Полковник прервался, налил себе из графина стакан воды, жадно осушил и снова повернулся к Саше, внимающему ему, разве что не открыв рот: кто мог подумать, что жандармский полковник, «душитель свободы», «опричник» и «сатрап», может быть настолько подкован в политике столь далекого от столицы рубежа Империи? Отношение к нему юноши, еще десять минут назад люто ненавидевшего и презиравшего его, менялось на глазах. Да и как оно могло не измениться, когда сквозь голубой мундир ограниченного служаки — одного из тех, кому народная молва помещает в голову органчик, диктующий действия и поступки, — проступал облик умного и знающего человека.

— Понимаете, поручик: в Афганистане неприменим тот подход, который был использован в девятнадцатом столетии при включении в Империю среднеазиатских ханств и эмиратов, не говоря уже о замирении бунтующего Кавказа. Точно так же не подходит политика всасывания Китая, осуществленная Алексеем Вторым, или переформатирования индийских княжеств. Здесь была нужна новая стратегия. Взявшая понемногу от каждой предыдущей, но коренным образом переработанная применительно именно к этому региону. Россия в Афганистане должна быть не тигром и уж совсем — не слоном, а ласковой кошкой, знающей, когда подластиться, а когда и показать когти. Но показать их — ювелирно точно. Один бросок, — полковник, с неожиданной для его комплекции грацией, выбросил правую руку так, что она скользнула в миллиметре от Сашиного носа, не задев его, и щелчком сбил пушинку с его мундира, — разящий удар, и снова все тихо-мирно… Кстати, Александр Павлович, а реакцию-то вам нужно тренировать… Но я отвлекся.

Мы в Афганистане должны были сделать так, чтобы сами афганцы, привыкнув к нам и считая чем-то обычным, в один прекрасный момент осознали бы себя неотделимыми от Империи. А ее отсутствие в каждом, без исключения, моменте своей жизни — катастрофичным. Для этого нельзя было жалеть ни сил, ни средств: строить школы, больницы, электростанции, дороги, каналы и водохранилища, убеждать представителей знати отправлять своих отпрысков на учебу в Санкт-Петербург, Москву, Варшаву, Киев и Казань, а детей из простых семей учить за счет государства, даровать местным феодалам титулы князей Империи и переманивать их в столицу — пусть наши грузинские, горские и татарские потеснятся… Да хотя бы скупать на корню весь урожай опия, чтобы и крестьянину было хорошо, и не попадала отрава в Россию! Только так мы могли превратить Афганистан из калитки, черного хода в Индию, в парадные ворота, проспект и магистраль. Увы, твердолобости нашим чинушам не занимать, и они, по китайской пословице, принялись снимать кошку с дерева тем же способом, что и вытаскивать из колодца… И превратили Афганистан из черного хода в лезвие меча над огненной пропастью…

— Но можно ли сейчас хоть что-нибудь сделать? — робко вставил слово Бежецкий.

— Можно. Если отмотать назад примерно полгода и все начать заново, — усмехнулся полковник. — Увы, это не в человеческих силах… Так я считал полмесяца назад и готов был опустить руки, — неожиданно закончил он. — Да вы не бойтесь, Александр Павлович, берите, берите перстень — он ведь ваш по праву.

Молодой человек нерешительно потянулся к драгоценности, но стоило ее коснуться, как ему показалось, что перстень раскален, и он стремительно отдернул пальцы.

— Ага! — Федор Михайлович заглянул Саше в глаза. — Вы тоже почувствовали? Не простой это перстень, ох не простой… Между прочим, один из наших специалистов вполне авторитетно утверждает, что некогда этот предмет принадлежал вашему тезке, Александру Великому.

— Не может быть… — прошептал юноша, заворожено смотря на «змеиный глаз». — Самому Александру…

— Да, ему, Александру Македонскому, или, как его называют на Востоке, Искандеру Двурогому. Он, знаете ли, носил шлем с бараньими рогами, — полковник для наглядности приставил пальцы ко лбу, сделав рожки. — И, вполне возможно, что, именно лишившись своего амулета, он потерял удачу. Возьмите его в руку — не укусит!

Действительно, металл был, как ему и подобает, холодным, лишь постепенно нагреваясь от тепла Сашиной руки.

— Признал вас за своего? То-то. Меня вот не признал, — полковник протянул руку, и Бежецкий ясно различил на широкой крепкой ладони след от ожога. — Мистика, а? А ведь приборы никаких изменений температуры не отмечают. Равно как радиации, электрической или химической активности и прочего. Так что перстень ваш, и носите его по праву. Вашему знакомцу с Николаевского вокзала он, кстати, тоже не подошел. Так что он не в обиде. Только не думайте, — погрозил жандарм пальцем, — что казна снова войдет в расход, чтобы возместить вам еще и жалованье за четыре месяца! Она уже и так выплатила сходную сумму тому молодому человеку в качестве вознаграждения.

— Но вы же говорили…

— А-а-а! — махнул рукой Федор Михайлович. — Шуток не понимаете, поручик. Генерал Коротевич ваш — вор и мерзавец. Кому только в голову пришла идея поставить этого паркетного шаркуна заместителем командующего. Ладно бы хоть — только в казну лапу загребущую запускал, каналья — у нас это зло привычно и неизбежно — сколько солдат и офицеров из-за его гешефтов полегло! И не поверите — легко снюхался с вашими тамошними неприятелями!

— Неужели тоже занялся контрабандой? И снова в гробах?

— Точно так. На ней голубчика и прихватили — не могли же мы просто так взять под микитки протеже самого… ну, это не важно. Так что и вы, мон шер, к этому благому делу руку приложили… Не скромничайте — чего уж тут!.. Зато теперь сидит голубь в крепости, ждет суда и строчит доносы на своих столичных и тамошних дружков, — удовлетворенно потер ладони жандарм. — Так что будьте уверены — многие головы полетят вскорости.

— А это? — кивнул Саша в тот угол, на который раньше указывал полковник.

— Что это? — не понял тот. — Ах, это!.. Не извольте беспокоиться, сударь мой. Все под контролем.

Он снова уселся в свое кресло и скрестил на столе руки:

— Вот мы и подошли, — несколько грустно, даже печально, проговорил он, — к самому главному…

Дверь, как оказалось, скрывавшаяся за портьерой в том самом углу, где Саша полагал подслушивающие устройства, распахнулась. В кабинет вошел высокий худощавый человек в темном, с лицом сухим и неприветливым, как у английских дворецких в плохих телепостановках.

— Сидите, — жестом приказал он не подниматься поручику, сделавшему движение поприветствовать новое лицо, судя по той бесцеремонности, с которой появилось, — высокого ранга. — Федор Михайлович, познакомьте нас наконец.

— Действительный статский советник, товарищ министра иностранных дел, [23] Товарищем министра в Императорской России назывался его заместитель. граф Аристарх Львович Дробужинский, — торжественно произнес жандарм, и чиновник величаво склонил голову. — Поручик Третьего Отдельного драгунского полка в составе Запамирского экспедиционного корпуса, граф Александр Павлович Бежецкий. Прошу любить и жаловать.