Алексей Доронин - Сорок дней спустя

В какой-то момент она перестала отвечать ему, а потом прекратила и слушать, глядя сквозь него. Если б она решила заслужить его расположение, то могла бы подыграть и сделать вид, что слышит те же голоса. Может, на время это обмануло бы его, но ненадолго: шизофреники обычно очень проницательны.

Когда у него поехала крыша, она бы с радостью отказалась от дара речи. Общаться ведь было не с кем. Он мог говорить часами, но слова звучали не для нее. Он существовал в своем искаженном мире, где у него были более интересные собеседники.

Хотя реальность норовила уплыть и от нее, девушка знала, что по сравнению с ним нормальна.

Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Потолок оказался почти вровень с головой. Пахло землей и плесенью. Она бы решила, что тоже умерла, если бы не боль и не голодные спазмы в животе — вещи куда более веские, чем «мыслю, следовательно, существую».

Увы, она не теряла памяти. Это был, так сказать, разрыв непрерывности. Она все помнила, но связь между фрагментами нарушилась, и целостная картина прошлого ускользала от нее. Она не могла объяснить, как очутилась здесь.

Помнила залитые солнцем улицы. Прохладу метро, где дышалось легко после августовского полудня. Станцию, где она провела гораздо больше времени, чем нужно, чтобы дождаться поезда. Полупустой вагон. Потом темноту, наполнившуюся воплями. Грохот, скрежет, скрип. Хлопок, от которого заложило уши и заломило в висках. Воздух, нагретый, как в раскаленной духовке. Огонь повсюду. Жар во всем теле. Туннель. И свет, но уже не оранжевый, а тускло-красный. Затем и тот гаснет, приходит тьма: темные коридоры и комнаты. Люди. Много людей. Ледяная вода. Холод, пробирающий до костей. Огненный ад сменяется ледяным. Снова крики, ярость и еще больше боли. Провал. Мокрые, хлюпающие удары. И на исходе долгой темноты — шепот: «Теперь мы с тобой одни…» Лицо. Вымазанные кровью губы. «Хочешь кусочек, любимая?» Мутные глаза чудовища и сумасшедший бег во тьме. Долго. Потом тупик. Бежать некуда. Изгибающаяся тень в конце коридора. И тесное помещение, где нет ничего, кроме лежанки, — последняя остановка на этом маршруте.

Она помнила все факты по отдельности, но, как ни прокручивала события в голове, они не давали ответа на вопрос «Что произошло?». Она собирала эту мозаику медленно, осторожно, не торопясь. Догадывалась, что под напором впечатлений рассудок может не выдержать. Было от чего.

Она не успела проснуться, а в голове уже ворочалась мысль: надо уходить, пока не пришел он. Взялась за грубую железную скобу, заменявшую дверную ручку. На ладони осталась бурая полоса ржавчины. Потянула, но дверь не поддалась. У нее екнуло сердце. Приржавела? Примерзла?

Она дернула сильнее. Бесполезно, не сдвинуть и на сантиметр. Закрыта на засов.

Внезапно остатки сна схлынули, и она вспомнила, увидела так ясно, будто все случилось минуту назад. Плохой человек поймал ее, загнал в угол. Она не знала, сколько дней назад стала его пленницей, время здесь можно было узнавать только по внутренним часам, а те безбожно врали. И даже ударам сердца нельзя было верить — пульс скакал и сбивался с ритма.

Но времени прошло много. И до сих пор она не могла взять в толк, чего он добивается. Вначале думала, что он видит в ней мясо… но дни проходили, а она была жива. Должна быть другая причина держать ее при себе.

От него можно было ожидать чего угодно, и именно это пугало ее, хотя напугать человека, пережившего то, что случилось с ней, было непросто. Побывав на дне черного колодца, она перестала бояться смерти, поняв, что смерти нет — есть долгий путь через миры и пространства. Существуют вещи гораздо страшнее, и все они здесь, на земле. Совсем рядом.

С момента своего заточения она не видела его ни разу. Он приходил только, когда она спала. Он мог сделать с ней все, что угодно, но вместо этого, наверное, просто смотрел. Значит, и другие объяснения не годились.

По «утрам», просыпаясь от гулкого удара по трубе снаружи чем-то металлическим, она находила в углу пакет чипсов, хлебную корку, половину шоколадки и двухлитровую бутылку воды — еще теплой, растопленной изо льда и, видимо, кипяченой. Он отдавал ей остатки человеческой пищи, а сам питался тем, о чем не хотелось думать. Он мог отравить ее, подсыпав в воду какой-нибудь дряни из медпункта. Но она достаточно хорошо знала его и понимала, что он не станет. Она нужна ему живая и в сознании.

Однажды она попыталась бороться со сном, не спать всю «ночь». План побега был безумным и наивным: броситься на него, когда он склонится к ней или повернется спиной. Причем просто оттолкнуть его и кинуться к выходу нельзя. Нужно было убить или обездвижить, иначе в тоннеле он догонит ее в два счета.

Но в ту «ночь» дверь отворилась лишь на секунду и тут же захлопнулась. Как ни пыталась она притвориться спящей, он ее раскусил. Он не боялся ее, скорее просто решил наказать за своеволие. Ушел и оставил без еды, словно Санта-Клаус, который дарит подарки только детям, которые вовремя ложатся спать.

Это случилось не меньше пяти дней назад, и с тех пор он приходил регулярно. До сегодняшнего дня. Судя по спазмам в желудке, сутки уже прошли. Конечно, те крохи, которые он ей приносил, только притупляли голод, но теперь не было и их — лишь остатки вчерашнего приношения.

Она снова погрузилась в сон. Но долго поспать не удалось — разбудила режущая боль в желудке и правом боку. Она приподняла потяжелевшие веки. В углу по-прежнему было пусто.

Что же это… Оставил умирать? Или хочет помучить ожиданием, наказать? Оба варианта укладывались в его нечеловеческую логику.

Она протянула руку, нащупала в углу углубление в неровном полу, присыпанное пылью и сором. Ее пальцы сжали холодный металл — она достала из ямки двадцатисантиметровый железный костыль. Либо он не нашел эту железяку, обыскивая комнату, либо не придал значения. А может, оставил специально, чтоб соблазнить ее ложной надеждой. Он забрал у нее все, с помощью чего можно было уйти из жизни. Но даже если броситься грудью на эту штуку, только поломаешь ребра.

В тот же день она начала терзать дверь с упорством одержимой — к счастью, та не была обшита металлом, — хоть и знала, что, даже если выберется из сбойки, вряд ли избежит встречи с ним, не говоря уж о том, чтобы выбраться на поверхность. Доски сопротивлялись ее попыткам, хоть и разбухли от влаги… а влага успела замерзнуть. Слетала незаметная глазу стружка, но сосновая древесина поддавалась по миллиметру. Когда инструмент выскользнул из ослабевших пальцев, она сделала перерыв, выпила воды, съела горсть чипсов. Позволила себе передохнуть минут пять и снова принялась за работу. Через два часа голова у нее кружилась, но выбоину на двери было почти не разглядеть. Она поняла, что с ее женскими силами на это потребуется неделя каторжного труда. Даже если бы хватило сил, где взять столько терпения? Руки опустились. Легче было ждать и надеяться, что когда-нибудь он склонится над ней, и она вобьет эту штуку ему в висок. Если доберется до него.