Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза

Проснулся от тарахтенья. Далекого, но отчетливого двухтактного тарахтенья, такого же невероятного, как уцелевший, ничьей смертью не оскверненный аэропорт.

Проверил железо. Выбрался, залег в кустах. Рядом мелькнуло среди ветвей лицо — След со стволом на изготовку.

На дороге показался человек на мотороллере — низеньком, округлом, с крошечными колесиками. Человек подъехал к въезду на второй этаж, заглушил мотор. Слез. Поскреб седую щетину на подбородке. Встал, задрав голову, глядя на почернелый бетон, воткнутый в небо.

Человек был морщинист и бесцветен до желтизны. Даже его глаза — наверное, голубые когда-то — теперь отсвечивали блеклой желтизной.

Человек обернулся. И крикнул:

— Кто здесь? Не бойтесь, я не причиню вам вреда!

Круз махнул Следу — все в порядке — и встал. Закинул винтовку за плечо. Шагнул на дорогу.

— Я так думал — кто-нибудь из прежних, — сказал человек, улыбаясь.

Человека звали Дмитрий Сергеевич Павловский. Он часто смеялся. И когда рассказывал сам, и когда слушал. Вздрагивал косматой головой, хлопал в ладоши. Он жил в городе, огороженном горелыми танками и минами, и подтрунивал над Захаром, скрещивавшим пальцы и плевавшим через левое плечо. Жадно расспрашивал про далекое и близкое, приставал к Дану, поедал конфеты из разоренной аэропортовой лавочки и непрестанно удивлялся: волкам, броневику, палатке, очкам на носу Дана, а пуще всего тому, как Круз с компанией добрались до аэропорта.

— Ведь мины, везде мины. Аэропорт между первым и вторым поясами, если не знаешь, пробраться невозможно. Надо проверять, наверное, скисли фугасы. Старье. Как мы сами, ха-ха.

После Седьмой войны все минами обложили, три пояса, а как иначе? Держаться сил не было, а теперь доживаем спокойно. Мины — с ними шутки плохие, даже дикари быстро усваивают, правда, мужчина Захар?

Захар демонстративно не обращал внимания, чесал пугливого Пеструна.

— Дикарей снова много стало. Мы боялись уже — повымерли все, а тут гляди, с востока одни, потом другие. С севера, из лесов, вовсе неандертальцы пришли. Одна напасть за другой. Дети безумные…

Теперь приходится до рассвета выезжать, чтоб в аэропорт попасть. Чтобы опасный кусок, где пояса выгибаются, проскочить затемно. В темноте сюда никто не рискнет — кроме таких, как вы, конечно. Но вам повезло, даже не знаю, как повезло. А я вот приезжаю, на небо смотрю, на самолеты. Хорошо здесь. Спокойно. Как раньше совсем. Я в молодости аэропорт этот ненавидел — до чего громада убогая, хоть фильм ужасов снимай. А теперь вот — самый дорогой кусочек. Да ничего, раз забрались, так берите. Все ваше, что нашли. Это мелочи. А вы, Дан, за вакциной направились? Как интересно! Про вакцины вам стоит с нашим Григорием Яковлевичем поговорить, честное слово. Он еще работает, и группа у него, да… И куда вы за штаммом? Сами толком не знаете? К Аралу? Или в Сибирь? Опасно там. Не поверите — там коротковолновики снова оживились. Четыре новые точки. А вы и не знали? Чем вы там в Давосе своем занимаетесь? Кстати, это ваш: хрен-борис-андрей-три-хрен-борис-зина? Ваш, спрашиваю, позывной? Ну-у… у меня две радости в жизни и осталось: на ресивере сидеть и сюда ездить. Все-таки хорошо жить даже старой развалине! Вот вас встретил. А то б убились, пожалуй. Вы вообще вовремя: ярмарка у нас. Представьте, мир на две недели, никто не лезет с трещотками. Вам стоит посмотреть, да. Ну, спасибо за чай и конфеты, а пока схожу на самолеты гляну. Потом и поедем вместе, проведу вас между фугасами. Ну, пока!

И пошел — уверенно, бодро. Насвистывая.

— Шибздик, — буркнул Захар вслед и сплюнул.

Ярмарка оказалась захламленным пустырем под ровным округлым холмом, увенчанным обелиском с перекошенными, огромными бетонными лицами у основания. На вершину вела спиралью дорожка, огражденная кольями. На них болтались черепа, людские и звериные, перевязанные ленточками, раскрашенные.

— Пойдемте наверх, — предложил Дмитрий Сергеевич. — Вам это будет исключительно… полезно, скажем так. Да, полезно.

— Я, пожалуй, воздержусь. Мне кажется, я уже знаю, что там увижу, — ответил Дан, нахмурившись.

— Я туда не ходок, батя! Я их знаю! — выпалил Захар.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся.

— Я один пойду с ним, — объявил Круз. — А вы — чтобы спокойно и никто ничего не начинал без крайней нужды. Поняли? Последыш, тебе особо: башней не крутить, и ничего такого, ясно? Все.

Подниматься оказалось на удивление тяжело. После чистоты аэропорта душная, едкая вонь залегшей отравы мутила, кружила голову. Уже когда петляли вслед за мотороллером, выбираясь из окольцевавших аэропорт минных полей, Круза едва не вырвало. А тут от вони закладывало ноздри.

— Сюда немногие смеют подняться, — заметил Дмитрий Сергеевич ободряюще. — Ничего, скоро доберемся.

И расхохотался.

У самой вершины Круз стал передохнуть. Огляделся. Сверху виднелось все ярмарочное поле — вытоптанное, огороженное ржавыми, покореженными авто, с навесами там и сям, кусками тряпок и драной пленки на кольях. В углу стояло с полдюжины телег, толпились одетые в лохмотья люди, бродили собаки и козы. На расстеленном брезенте блестели под солнцем тарелки, громоздилось железное барахло. Из бочки насыпали зерно, кучка оборванцев махала руками, показывая на тощую печальную корову.

— Пойдемте, еще немного, — позвал мягко Павловский.

Круз пошел. А дойдя, схватился за осклизлый кол с черепом, потому что от взрыва вони будто шибанули по голове мешком и задрожали колени.

— Вы… вы оставляете их здесь? — прошептал он. — Зачем?

Вся верхушка холма, плоское взлобье, укрытое бетоном, было завалено костями, догнивающими трупами. Из-за кучи костей — Круза передернуло — торчала розовая, еще не тронутая тленом женская нога. А перед бетонными лицами, привязанные к треногам из арматуры, сидели тусклые. Шестеро, трое мужчин, три женщины. Совсем молоденькие. Двое еще дышали, мерно двигали грудиной. И улыбались.

— Это кладбище. Всего лишь, — сказал Павловский мягко, улыбаясь. — Вы же слыхали, наверное, что зороастрийцы предавали мертвых небу. Наши деды устроили здесь святилище мертвых. Мы не сделали ничего нового — разве что не стали прятать мертвое под землю. Зато дикарей теперь держат не только мины. Они клянутся богом мертвых, что не нарушат мира, — и верят в клятву. Их сюда не затянуть под страхом смерти, такой вот каламбур, да-с. А что делать? Нас мало, и становится все меньше. А дикари научились плодиться… как крысы, как кролики! Мы последние, кто на этой земле еще держится за настоящее человеческое! Мы…

Павловский вдруг замолчал. Посмотрел виновато и добродушно.

— Вы уж извините. Стар стал, забываюсь. Познакомьтесь, наши жрецы, — показал пальцем на почернелую площадку под самым обелиском.