Юрий Тарабанчук - Проект Бессмертие

-- На, морда, -- буркнул он и застыл, напрягся, уловив где-то там, на задворках сознания, в области вечных сумерек интонацию. Чей-то неопознанный голос беседовал с ним сквозь плотную пелену. Голос слегка картавил и это настораживало: слишком по-человечески. "Как тебя зовут?" -- вроде бы спросил Егора голос...

-- Нет, не вспомню, -- через минуту признался сам себе Лихой и плюхнулся в кресло. Надо было дописывать статью, вчерашний огонек легкого безумия, гордо именуемого "творческий процесс", куда-то пропал и Егор, не особо мудрствуя, принялся апатично выбить по клавишам:

Поезд-призрак в сердце Киева - состоявшийся факт?! "Летучий голландец" принимает обличье поезда-призрака?!

Часть вторая.

Буквально несколько минут назад наш специальный корреспондент Егор Лихой ввалился в дверь редакции. Запах городской канализации, которым была насквозь пропитана одежда спецкора, поверг в шок весь редакционный коллектив. Глаза его бессмысленно блуждали по комнате, а сам он не мог произнести ни слова. Внезапно Егор упал на пол и забился в истерике, оставляя на полу грязные, отвратительно пахнущие лужи. "Что, что с тобой случилось?" -- участливо произнес шеф-редактор, склонившись к бьющемуся в приступе спецкору. "Я видел ЭТО! -- пробормотал Лихой. -- Я видел, как спустившиеся с потолка огоньки закружились в странном танце. Помогите мне!!!"

На данный момент врачи неотложки пытаются привести в сознание нашего журналиста. Удастся ли им это? Удастся ли им вернуть память и рассудок Егору? Или, быть может, Егор пополнит ряды наших коллег, отчаянных героев, павших за дело свободного доступа к информации?

Мы все с тревогой и надеждой следим за тем, как будут разворачиваться события дальше. Вспомнит ли журналист, что он увидел ТАМ?!!

Лихой еще раз пробежал глазами написанные строки и через силу улыбнулся:

-- Шеф будет доволен статьей. Особенно тем ее местом, где он участливо склоняется к отвратительно пахнущему герою. Стопроцентная фишка. Люкс!..

...Галера неуклюже подпрыгивала на мелкой встречной волне, словно высокая арба на ухабах. Монотонность утомляла, неопределенность перешла в привычку и не беспокоила более. Маленький косоглазый турок по имени Фатих тяжело ковылял по проходу между рядами скованных цепью гребцов, обыденно работая кнутом. Его круглое, как луна в сирийское полнолуние, лицо, лоснилось потом и гордыней. Был он безнадежно вонюч и уродлив. Был он по-восточному жесток и набожен. Полость рта удивляла своей бессодержательностью - два года назад у Дамаска костлявая рукоять ятагана великого Абдек-шаха сделала свое дело, заставив Фатиха навсегда изменить давней привычке величаво харкать на спекшийся от солнца песок сквозь кривые, загнутые внутрь зубы. В его нынешней дикции чувствовался апломб непризнанного проходимца, а речь состояла всецело из непричесанных и ущербных шрапнельных звуков. Фатих любил жизнь точно так, как ее любит рыба, выброшенная внезапным штормом на берег Босфорского пролива: несдержанно и безответно. У Фатиха была одна тайная страсть - он любил алкоголь. Причем в любом его виде: валящую с ног сикеру, забродившее на солнце конское молоко, отобранную у неверных медовуху. Вино он тоже любил. Его собратья по кувшину - Мехмет и Орхан пали в степях Дикого Поля, а имам не любил алкоголь. Имам любил аллаха. Имам укоризненно качал головой и говорил: -- Харам, Фатих. Ты будешь гореть в аду вместе с Мехметом и Орханом! -- при этом имам бесцеремонно щупал юных полонянок и сластолюбиво пыхтел... Да, еще имам любил деньги - такие желтые и белые блестящие кружочки с полустертыми выпуклыми контурами. Тяжелый сундук в его каюте был упорядоченно наполнен ими почти доверху и в промежутках между намазами имам запирал дверь на ключ, становился на колени и погружал свое лицо в ларь...

Фатих влил в себя очередную порцию забродившего кумыса, бессмысленно отстегал первого попавшегося под горячую руку гребца и заносчиво выкрикнул:

-- Так будет с каждым, собаки! Это говорю вам я - великий Фатих-бей!

Марокканец с унылыми глазами попросил воды. Фатих приспустил штаны и освежил марокканца жгучей струей. Марокканец был оступившимся верным. Больше никто пить не просил...

В трюм снизошел жирный, похожий на откормленного крымского индюка в последний день перед казнью, удушливо пахнущий шербетом и немытыми телесами мулла в пестром до головокружения, до рези в глазах, шелковом халате. Маленькие раскосые глазки хищно вспарывали затхлый воздух трюма, беззастенчиво ощупывая вздутые мышцами обнаженные торсы рабов.

-- Неверные плохо выглядят, -- с гримасой издал он. -- Больше не бей. В Стамбуле мало денег дадут. Мало денег - мало жен, понимаешь, Фатих?

-- Иль-алла, -- с почтением ответил беззубый турок. -- Велик аллах! У Фатиха есть две жены, но очи красавицы Халютт зажгли его сердце. Ай, красавица Халютт! -- Фатих сладострастно причмокнул. -- Юная газель, стройная, как чинара, пугливая, как лань у ручья на рассвете, о, господин!

Мулла приблизился к одному из рабов и больно ущипнул того за обнаженный торс. Арсений без труда узнал в гребце себя. Мулла превратился в полковника без имени, в его руке появился огромный арбуз, который имам тут же целиком и проглотил. "Так будет с каждым, -- зловеще изрек полковник-мулла, струйкой вылив изо рта сырые черные косточки. -- Аллах велик!" Косточки матовой горкой собрались на пыльных досках, прорастая корнями. Фатих встал на четвереньки и по-волчьи взвыл - тягостно и отчаянно. Затем Фатих оскалил пасть, подбежал к Богуну и мстительно впился беззубой челюстью в лодыжку... Арсений вздрогнул, на мгновение приоткрыл глаза и перевернулся на другой бок, опять погружаясь в сон... Он поранил лодыжку, когда перепрыгивал через плетеный забор возле хаты. Селение пылало. Воины Исламбек-хана заполняли пространство вокруг себя хаотическим движением стрел и неимоверно жаждали славы. Их низкорослые скакуны орошали степь темной мочой и сеяли смерть. Они были слиты воедино в осмысленном безудержном порыве: кони привычно повиновались самолюбивым раскосым воинам, безропотно неся на себе их разящие кумысом корпуса, воины так же привычно удовлетворяли свое желание властвовать над миром, стремительно насилуя и бесчувственно убивая. На воспаленных их лицах плясали языки пламени, отражаясь в черных, как бахчисарайская ночь, зрачках. Воинов было много. Они это знали.

Босоногий Арсений был одет в широкие полотняные штаны. Его молодая жена Ольга бездвижно лежала у порога дома в длинной ночной сорочке - упавшая с предрассветного неба стрела пронзила ей грудь... В хлеву испуганно ревели волы.