Сергей Переслегин - Война на пороге (гильбертова пустыня)

Правда, Гном бы сам никогда не высадился в. этом искусственно диком месте, потому что речки, блин, и нерест прошедший: сытые посты, раскулачившие в свою пользу не- сторговавшиеся с властью КАМАЗы, груженные рыбой. Деньги вокруг, иногда стрельба — одна дорога, которую и на джипе-то не проедешь в слякоть. Разве КАМАЗ или танк пройдет. Ее японцы строили еще в прошлом веке.

На трех «счастливых речках» к концу августа рыбаков- коммерсантов не осталось, и сообщил о высадке врага прямо в Сахалинскую администрацию тот турист, который ходил смотреть старую стоянку, очаг и прочую природно-ант- ропогенную круть и задержался в камышах в районе речки Сима. Услышал выстрелы. Еще более он удивился, увидев выползающий с берега на дорогу вполне современный танк. Не танк, как выяснилось, а броневичок, легкий, маневренный, настоящий японский угодник. Анимашный, просто, броневичок. Но что-то помешало туристу высунуться и пойти знакомиться, не подумал он по-простому, что «учения идут», а живенько плюхнулся на брюхо, как никогда не учили, и отполз. «Ну, не фильмы же они снимают тут», — думал москвич Федор Груздь и вполне малошумно ретировался в сторону глухого-леса, опасаясь медведей с одной стороны, но и обезумевших военных с другой. Встав с колен метров через 300, он пробежал вверх по реке километров десять, услышал серьезный взрыв и тут понял, что не ошибся. Как в страшном фильме, услышал мобильный звонок, сорвавшийся, правда, на полузвуке, но все же «земля! свои!», и утвердился, что на трубке, наконец, ловится поле, и стал звонить своим знакомым в Южно-Сахалинск о случившейся коллизии, и требовал губера и всеобщего сообщения по радио. И кричал, мол, контролируйте вокзалы! Будто их много! Знакомцы Федора сообщили в мэрию через пару часов, когда «про танки» стало известно из радиограммы пограничного рыбного контроля, который тут же залег, встречая танки с автоматами и чертыхаясь, что их бойцов-то тут всего пятеро людей, а позиция хорошая: дорога одна и накрыть нечем. Японцы, надо заметить, смекнули, что первый взрыв означал начало вторжения и новый расчет ждет их у дороги. Они наивно предполагали, что противник имеет пулеметы и что-то противотанковое, ну хотя бы ПТУРС 1970-х годов производства, и сейчас затаился в лощине в ожидании машин, поэтому японцы надели противогазы и, не доезжая метров 500 до предполагаемой неприятельской позиции, траванули экологически чистую местность отвратительной паралитической химией, которую распылял небольшой джипик-луноходик, управляемый из головной машины и шествующий впереди колонны. Получив сигнал о выбросе гель-газа, броневички прибавили газку и безболезненно проехали по дороге мимо лощинки, где в кустах в корчах заснули наши пограничники, они же пресытившиеся ловцы браконьеров. Только один ухитрился уползти в сторону, учуя'нутром газ и надев в спешке на голову плотный мешок, да так и сполз к реке, ткнулся в воду. Глаза слезились, японцы прошли. Он натужно кашлял, но его никто не искал. Вернуться на отравленную базу, в пункт и вагончик, он не решился. Да и что там делать? Он попил из речки километрах в пяти от места «боя» и тупо брел сквозь лес, придерживаясь ориентиров только потому, что вырос здесь, на Сахалине и знал направления и тропки. Он выбрался к Южному через двое суток, когда город был практически взят. Пограничник переоделся в висящее на веревке забытое чье-то дачное шмотье и сдался в плен японцам, изумленным его появлением со стороны сопок. От передряг, легкого отравления и полного непонимания ситуации у него развилась скорая пневмония, и он умер, узнав по радио о конце войны. Он выбрал из путаной информации только то, что остановили все это безумие великие американцы. Он их ненавидел за Сахалин и за деревни их гламурненькие, за бассейны и культурное хозяйствование и за то, что его-жена ушла к ним работать и, по его мнению, получала слишком много за простое обслуживание и стала задирать нос. Жена приходила к нему, несмотря на то, что не пропускали и было нельзя. Прошла и все. «Э^гой по барабану, что японцы, что американцы», — подумал он умирая. Она смотрела на него с жалостью и даже положила руку на одеяло. Ему было все равно. Мир-то рухнул. Он встрепенулся только на известия о загубленной рыбе и всего там прочего на Кунашире. «Бесхозяйственность какая! Раздолбать и отравить такое прибыльное местечко. Ну и хрен с вами со всеми, - думал он. - Я свое отловил».

Десантов было много. Потому что японцы ждали сопротивления, а не дождавшись, искали подвох. Для тайного десанта через «рыбные речки» операция прошла как психологический тренинг для начинающих, когда мастер ищет клиента, а клиент проблему. Войска долго не встречались. Японцы даже беспокоились, а наши пограничники ждали высадки в другом заливе и имели устойчивый, а потому наивный план «там раздолбать их всех в хлам, как в киношной войне». Корабли, ссадившие японские десанты, ушли. Вертолеты курсировали и обеспечивали, вроде, поддержку с воздуха, но никто в этом воздухе не воевал. Чего там ждало командование — было непонятно. Ясен перец, что морские ругали сухопутных, но где, в какой засаде сидели эти сухопутные, понять было нельзя. Японцы применили газовую атаку и проверили таким образом свой «луноход». Про использование химии почему-то смолчали и после войны. И наши, и ваши. Японцы вышли к столице на бронемашинах, и корабли, отойдя на заранее подготовленные позиции, уже не могли бы поддерживать берег. Но здесь поддержка и не требовалась. Группа «Старая дорога» вышла к Южному в целости и отрапортовала своим о готовности к штурму. У своих дела обстояли по-разному.

Гордость российской и японской экономической дипломатии — Крильонский тоннель был назначен к открытию на 15 сентября. Вокруг тоннеля, конечно, были наши штатные пограничники, но они привыкли полагаться на японских братьев и их действия в тоннеле, ясно же: конец стройки, облицовки, проверок, в общем, ответственность на чужих. Здесь хорошо платили за службу, и жили все в японских домиках с дизайном в восточном стиле. И жену офицеру пригласить было куда. Материальное и идеальное — оно, конечно, в пропорциях находится, но пограничный пост был образцовым, с одной стороны, и разбалованный японскими презентами во'имя совместной экономической конструкции, и в пользу фирменного стиля и гуманистического общества и прочей словесной лабуды, со стороны другой. Но люди — везде люди. Григорич считал, что Крильонские пограничники продались японцам в душе с самого начала строительства. Не вынесла душа культуры и красоты бытовой задаром, вот и весь сказ. И потом — рабочие места организовались для тетенек, да какие?! А белье у них какое?! У японок-то?! Наши женщины враз все похудели, чтоб только надеть эти нитеобразные птицехвостые трусики и топы.