Андрей Левицкий - Нашествие

— Как пиратов в старину возле портов вешали, да? — заговорил Лабус. — А тут… это мародеры, наверно. Кто-то, кто попытался сунуться в здание.

После этих слов все опять надолго замолчали. Игорь Сотник первым нарушил тишину:

— Машины надо отогнать назад во двор. Потом мы с Курортником и Лабусом пойдем на разведку.

Запах гречки висел над лагерем. На глазах Кира в котел над костром высыпали килограмм пятнадцать, не меньше. Упаковки крупы притащили из какого-то магазина, может, из ГУМа, до того как его сожгли. Больше десяти кило гречки! Когда разварится, наполнит весь котел с горкой, на всех рабов хватит. А может и варханы ее едят.

Днем Кирилл несколько раз видел, как к Мавзолею подъезжали небольшие обозы с продуктами — всякими крупами и консервами, мешками, коробками сухарей и бутылированной водой; под окрики надсмотрщиков рабы заносили их в Мавзолей и складывали там вместе с оружием.

Близился вечер, ему надоело лежать, да к тому же хотелось есть и еще больше — курить. Некоторые пленные смолили вовсю, и при виде того, как они достают траву из кисетов, неторопливо делают самокрутки (большой морщинистый листок — вместо бумаги, мелкая травяная труха — вместо табака), смачно затягиваются и пускают струи дыма с терпким непривычным запахом, курить хотелось еще больше.

Когда дальше лежать под навесом совсем не стало сил, Кирилл сел, откинув одеяло, принялся натягивать мокасины.

Донеслись тихие шаги, и под навес с той стороны, где он находился, вошел Явсен.

Оглядевшись, присел, вытащил из-под халата тряпичный сверток, положил рядом с матрацем и тихо сказал:

— Есть.

От свертка пахло съестным. Кирилл потянулся к нему, но Явсен схватил его за руку. Кинул быстрый взгляд на раненых — в сторону доктора никто не смотрел — и вытащил короткий черный стилет. Кир дернул рукой, но сообразил, что это не стилет, а карандаш, и расслабился.

Явсен, прижав острый конец к тыльной стороне правого запястья, нарисовал овал. Кирилл зашипел сквозь зубы: стало больно. Темная крошащаяся линия на коже пекла, словно огнем. Пеон изобразил в центре глаза зрачок-спираль и убрал карандаш в карман.

Жжение поутихло. Кожа вокруг рисунка порозовела, потом покраснела. Когда доктор, раскрыв мешочек на поясе, вытащил смоченную каким-то травяным настоем тряпицу и приложил к запястью, боль совсем прошла.

— Что, у всех такие татуировки? — тихо спросил Кирилл, понимая, что Явсен не разберет, о чем он. — Или это только мне ты нарисовал, а у них обычные наколки?

Явсен вместо ответа вытащил из-под халата серую повязку и накинул ее Киру на голову.

— Ты что… — начал тот, но пеон стянул повязку под подбородком, перехлестнул через голову раз, второй, потом стал завязывать узел на макушке.

— Да зачем… — промычал Кирилл и смолк, сообразив: вслед за татуировкой Явсен имитирует ранение. Такое, из-за которого Кир якобы не может толком говорить.

Закончив с повязкой, пеон нахлобучил ему на голову круглую кожаную шапку и довольно кивнул.

— Здесь! — объявил он, украдкой кинув взгляд на раненых под навесом. — Кыр быть здесь. Явсен быть здесь. Долго… назад… — он помолчал, шевеля губами. — Позже… Позже! Кыр быть ждать. Явсен позже, идти Айзенбах. Да?

— Хорошо, — ответил Кирилл, до сих пор совсем не уверенный в том, стоит ли помогать доктору попасть к Артемию Лазаревичу: вдруг Явсен — агент какой-то варханской разведслужбы, желающей выйти на олигарха?

— Хорошо, хорошо! — довольно закивал пеон и выпрямился, когда со стороны лобного места загудели моторы.

Раненые зашевелились, кто-то заговорил, другой, затушив самокрутку о мостовую, поднялся и поковылял из-под навеса.

Не обращая больше на Кира внимания, пеон прошел между матрацами и скрылся из виду.

Рокот моторов стал громче. Кир развернул тряпицу — под ней лежала краюха темного хлеба, тонкие ломти вяленого мяса и два клубня, похожих разом на луковицы и яблоки.

Он взялся было за мясо, но на ощупь оно казалось совсем твердым, и Кир передумал жевать его сейчас. Оставив один клубень и кусок хлеба, все остальное сунул в карман. Приоткрыв рот так, что повязка натянулась, откусил от клубня маленький кусочек. Пожевал осторожно, проглотил — ничего, даже вкусно. Похоже на моченое кисло-сладкое яблоко, только потверже.

С трудом двигая стянутыми повязкой челюстями, он встал и вышел из-под навеса.

В лагере суетились, варханы сгоняли рабов поближе к лобному месту, возле которого стоял длинный шатер, заставляли сесть на мостовую. Вокруг толпы прохаживались надсмотрщики с плетками и палками. Другие варханы выстроились клином. Кирилл медленно пошел прочь от лазарета, глядя поверх голов.

В стене впереди был широкий просвет, по краям которого постоянно дежурили два броневика. Между ними в лагерь въезжала вереница машин. В центре двигалась большая, на шести высоких колесах, тачанка, сзади накрытая броней, из-за чего она напоминала не то открытую карету, не то старинный автомобиль с покатым навесом в задней части. Возле водителя сидели двое варханов в кителях. Вместе с «каретой» в лагерь въехали три кожаные цистерны, несколько тачанок и покрытый листами клепаного железа трактор с широченным скребком, между зубьями которого застряли куски бетона и битых кирпичей. Над кабиной торчала стрела крана, на тросе висели сваренных в виде «кошки» крюки.

Еще на территории лагеря показались несколько машин такого типа, который раньше Кирилл у варханов не видел — вроде мотоциклеток, накрытых кубическими броневыми колпаками, с прорезями впереди и по бокам. То есть бронециклетки… или бронециклы? Кирилл решил, что у них должно быть по три колеса, на двух такую штуковину не очень-то поводишь.

Он отошел от навеса, приостановился, когда несколько варханов прогнали мимо толпу пленников, и направился дальше. Большинство чужаков выстроились длинной дугой, спинами к лазарету, лицами к тачанке. Цистерны поставили под кремлевской стеной, к одной сразу подъехала БХМ, их соединили толстым шлангом. Во второй был вода, возле нее уже стояли варханы с ведрами, и выбравшийся из кабины чужак, открыв кран на боку машины, наполнял их.

Двое, сидевшие рядом с водителем «кареты», вышли наружу. Кирилл подошел еще ближе, теперь он стоял недалеко от длинного шатра, стараясь не привлекать к себе внимание, но так, чтобы видеть все происходящее.

Эти двое были офицерами — бледно-зеленые кители и брюки, короткие блестящие сапоги, на круглых шапках — козырьки. У одного, вернее, у одной (это оказалась низенькая черноволосая женщина в возрасте) на рукаве три красные полоски, а у ее спутника четыре. Он свою фуражку сразу снял, открыв блестящий выпуклый череп.