Виктор Ночкин - Власть оружия

Харьков маячил на горизонте громоздкой серой глыбой. Дым сотен труб медленно поднимался к небесам, набухал колеблющейся громадой, струи различных оттенков сплетались, смешивались в бесформенную массу — как будто равнина вспухала волдырем, который вот-вот прорвется, и брызнет оттуда что-то опасное, смертоносное.

Игнаш Мажуга съехал с дороги и остановил сендер. Захотелось посмотреть на город издали, прежде чем окунаться в дымное месиво. Волдырь рос и рос над равниной, ветер отрывал клочья дыма, растаскивал в стороны, но изнутри громады поднимались новые клубы — черные, коричневые, зеленоватые — и латали прорехи, которые норовил проделать ветер.

Игнаш знал, что волдырь никогда не прорвется, и ничто не хлынет из дыма, но смерть и так ползет из-под серой громады. Харьков — город оружейников, отсюда во все концы этого убогого мира везут смерть. Смерть имеет разные обличия: вороненые маслянисто отсвечивающие стволы, тускло поблескивающие головки патронов, плотно упакованных в аккуратные коробки, злая сверкающая сталь клинков, усиленная толченой улиточной скорлупой, да мало ли… смерть знает много способов. Вот только жизнь пользуется одним и тем же — проверенным веками. Нелегко приходится жизни.

Игнаш засопел, стянул кепку и взъерошил рыжую шевелюру. В древней книге, отпечатанной задолго до Погибели, он видел, как выглядел Харьков в старые времена — громада серых многоэтажных зданий под серым небом. Мажуге пришло в голову, что чудовищный дымовой волдырь, вздувшийся над равниной, походит на призрак того, старого, города. Будто силуэты древних зданий встали среди степи и колышутся под ветром. Да и сам Игнаш Мажуга — не призрак ли? Дым на ветру, тень себя прежнего. Разве такие мысли приходили ему в голову прежде — когда весь Харьков слыхал о нем? И когда он с удовольствием вдыхал теплый, наполненный гарью и пеплом, воздух Харькова? Раньше Харьков был Мажуге по душе. Город, который дал ему все, и который затем все отнял.

Игнаш напялил кепку и покачал головой. Не к добру такие мысли. Скорей бы обделать все дела в Харькове, да и домой. Дома спокойней, дома всегда найдутся заботы, который помогут прогнать из памяти серые дымные призраки прошлого. И сейчас бы ни за что не приехал сюда, но тут уж так сложилось, что отказать Самохе невозможно. Ржавый оказался в таком положении, что без поддержки не устоять. Вопрос жизни и смерти, вот как вышло. Хочешь, не хочешь, а пришлось ехать.

Ближе к городу стало темнее — дым медленно расползался по округе, очертания серого призрака размазались, расплылись, сендер Мажуги уже въехал в тень, вечно накрывающую Харьков. Разминулся с колонной тяжело груженых самоходов и остановил сендер у заставы.

Игнаш въезжал в сектор, принадлежащий цеху пушкарей, потому и эмблема над сооружением — два скрещенных пушечных ствола. Сама застава была примечательным зданием, приземистое массивное сооружение, а над плоской кровлей торчит хвост авиетки, как будто летательный аппарат свалился с небес и пробил крышу. На самом деле, конечно, ничего такого не случалось, а хвостовую часть установили как трофей. Во время Городской войны небоходы неплохо проутюжили Харьков, но и машин потеряли немало. Харьковчане с гордостью украсили дома обломками авиеток, да и летуны тоже любили прихвастнуть славными делами — и Харьков, и Улей считали, что Городскую войну выиграли они.

Что касается харьковчан, самым заметным последствием налетов стало то, что оружейные цеха зарылись еще глубже в землю, да они и до Городской войны гнездились в подвалах. Внизу и безопасней, и воздух чище. На поверхности живут разве что изгои, те, кому не нашлось места в цеховой иерархии, кто не смог так или иначе пристроиться внизу. Когда Мажуга жил в Харькове, он редко поднимался на поверхность. Здание заставы с укрепленным наверху хвостом авиетки отмечало въезд в Харьков — то есть спуск под землю. Если проехать поверху дальше — станет трудно дышать из-за дыма.

Когда Мажуга заглушил мотор, стал слышен равномерный рокот — большую часть здания заставы занимала вентиляторная, отсюда громадный пропеллер нагнетал воздух в коллектор, уходящий под землю.

Рычал двигатель, мерно тарахтели подшипники, глухо шипел воздух, втягиваемый в подземный канал. Десятки таких вентиляторных расположены по периметру города, заставы давно уже никого не охраняют, это скорее традиция. На самом деле караульные являются смотрителями, следят, чтобы моторы работали, чтобы воздух исправно поступал вниз. Пройдя через множество фильтров, он попадет в подземный город. Если поставить насосы ближе к центру Харькова — никакие фильтры не справятся, слишком уж много дыма и отравленных газов поднимается из оружейных цехов, вот и пришлось сделать выводы коллекторов на окраинах. Чтобы прогнать воздух по длинным трубам, необходимо много насосов, чтобы работали насосы — необходимо много топлива, когда топливо сжигают — образуется больше ядовитого дыма. Это значит, нужно больше насосов, чтобы прокачивать воздух сквозь все большее число фильтров. Город жжет топливо, отравляя воздух, потому что энергия уходит на очистку воздуха же, получается замкнутый круг.

Распахнулась дверь, из здания, потягиваясь, вышел караульный, плотный мужик в серой заляпанной машинным маслом робе. Мажуга слыхал, что кое-где, в Киеве, к примеру, берут плату за въезд и за провоз груза, а в Харькове другие порядки — приезжайте, покупайте, ничего платить не требуется. Из Харькова налегке не уезжают, свою прибыль оружейники так или иначе получат. Но старая традиция осталась — караульному нужно показаться.

— Шо везешь, к кому едешь? — вместо приветствия буркнул пушкарь. Вентилятор работал исправно, и ему было скучно, так хоть с приезжим парой слов перекинуться, и то развлечение.

— К Самохе, по делу.

— Ну? — пушкарь оживился. Самоха — важный человек, член цехового правления, к нему не всякий день по делу приезжают, да и не походил Мажуга на важную персону, обычный селюк с виду. — Шо ж за дела к Самохе-то?

— Игнаш Мажуга меня звать. Самоха покликал, а зачем, посыльный не сказал.

— Мажуга? Ржавый? Ты, чтоль, и есть Мажуга? А я о тебе слыхал разное…

— Я тоже.

— Чего?

— Говорю, я тоже о себе слыхал разное. Болтают люди, выдумывают. Я им не верю.

— Ага… — харьковчанин тяжко задумался.

Игнаш врубил двигатель, бросил взгляд на караульного — тот распахнул робу на груди и задумчиво почесал потную грудь, украшенную татуировкой, скрещенными пушечными стволами и взрывом под ними. Мажуга повел сендер от заставы, а пушкарь так и не надумал, что сказать, махнул рукой и побрел обратно — скучать дальше под мерный рокот вентилятора.