Леонид Кондратьев - Товарищ Ссешес

С каждым скатывающимся кусочками гравия словом небольшие березки, находившиеся на этой маленькой, залитой светом луны полянке, с шелестом опадали. Нет, не так! Листья соскальзывали и, втыкаясь белеющими в темноте косыми срезами в покрытую ковром травы землю, замирали в подобии жизни. Уже мертвые, но не сознающие этого.

— Не стать тебе и клириком, передоверив свою месть какому-нибудь завалящему божку.

Шелест слов приближающейся фигуры, окутанной покрывалом теней, заставил пробудиться в глубине синих, как само небо, наполненных мукой и отчаянием глаз надежду. Надежду и кое-что еще. Кое-что растущее в груди с каждым услышанным словом и каждым ударом сердца…

Месть! Сладостное чувство, заставляющее жить даже вопреки смерти.

— Но я могу научить тебя танцу. Танцу Меча и Тьмы. А уж кого пригласить на танец…

Улыбка, больше похожая на оскал, мгновенно блеснула на обращенном к человеческому детенышу лице…

19.08.1941 г. Утро. Поляна возле источника

Дернув головой, отгоняя воспоминания, Ссешес еще раз критически рассмотрел всплывшую в голове мысль: «Семь секунд! Семь жалких секунд! Докатился! Срочно тренироваться, пока жиром не заплыл!» Пообещав себе устроить тренировку, максимально приближенную к боевой, дроу поприветствовал подошедшего Лешего:

— Здравствуй, Дух Чащи. Чем порадуешь?

В ответ прозвучало:

— Глава… Тут мне надысь яиц предложили… — Пряча ехидную ухмылочку в бороду, Леший выложил на пенек сваренные вкрутую крашенки. — Договориться хотят…

19.08.1941 г. Поздний-поздний вечер. Пуща, лагерь партизанского отряда

— Сейчас, сейчас, потерпи! Вот уж непоседа, прости господи… — Старшина рылся в мешке, а рядом нетерпеливо подпрыгивал и хлопал крыльями Глау. Привычная уже сцена, означавшая, что «большой мам» непозволительно долго ищет вечерний патрон. Но сегодня у нее было на одного зрителя больше. Тощий чумазый парнишка смотрел на дракончика во все глаза, забыв даже о чае, в который старшина щедрой рукой плеснул сгущенки.

Цепкие коготки на пальчиках, покрытых мельчайшими полированными чешуйками, вцепились мертвой хваткой в вожделенную «конфетку». Издав легкий стрекот, больше приличествующий воробью, дракоша закатил глаза и самым кончиком длинного раздвоенного языка принялся с урчанием облизывать пулю, держа патрон как заядлый алкоголик держит бутылку.

Умильное выражение лица старшины после начала облизывания немного изменилось, и он уже в который раз высказал свое отношение к происходящему. Фраза настолько часто повторялась Сергеичем, что все в лагере знали ее наизусть:

— Ну ведь гадость же?

Старшина каждый раз говорил именно так и именно с вопросительной интонацией. После этой фразы «большой мам» обычно отводил глаза в сторону и старался не подглядывать за творимым дракончиками, а то ему уже пару раз случалось ронять слюну при чистке пулемета. Тогда он сам себя испугал до чертиков, а присутствующего при всем этом Юру рассмешил до икоты. Тот так и ходил потом полдня, громко икая и ухмыляясь при каждом кинутом на Сергеича взгляде. Вслух ржать побаивался — размер кулака старшины, поднесенного ему под нос, внушал уважение. Хорошо хоть, в последнее время самочки распробовали рыбу и почти все время пропадали в водоемах, находящихся в получасе полета. Поэтому вечернюю «конфетку» сперва получал Глау, а уж потом за угощением прилетали две любительницы подводной охоты. Так что воздействие на Сергеича получалось дозированным, и при виде латунной пряжки ремня он животом урчать не начинал. Хотя, сказать по секрету, деревянная ложка, которой теперь за едой орудовал старшина, была выстругана за вечер, как раз после того случая, когда он чуть не сломал себе зуб, задумавшись и попытавшись откусить кусок от трофейной немецкой. Чему, наверное, в немалой степени способствовали голодные взгляды чешуйчатой троицы на сей девайс, который «мам» почему-то и сам не ел, и им не давал — только облизывал. А это являлось несправедливостью и дискриминацией всего чешуйчатого племени.

Не обращая внимания на слова Сергеича, Глау, как всегда, действовал в традициях крылатого выражения: «А Васька слушает, да ест!» Тщательно измусоленный патрон подвергся первому стремительному нападению, дракончик перекусил «шею» у своей вкусной добычи. Резко отдернув голову и пристально вглядевшись в крепко зажатую в лапах «конфетку» со следами глубокого укуса, чешуйчатый «убивец» убедился в отсутствии трепыхания и уже с чистой совестью откусил верхушку пули.

— Ох! — Казалось, что глаза паренька стать больше уже не могут, но после исчезнувшего в чешуйчатом проглоте хорошего кусочка свинца и латунной оболочки пули они расширились еще.

— Чегось удивляешься? Они и не такое могут! — По-отечески ухмыльнувшись, Сергеич потрепал вихрастую голову парнишки. — Да ты пей чаек-то, он вкусный. Ничего, сейчас еще Женя с Ниной прилетят, тоже по патрону схрумкают, они нынче рыбачествуют. К слову, может, и на уху чего принесут — но вряд ли, ужо горазды сами все есть.

— А погладить можно?

Тихий, ломкий голос паренька чуть было не заставил старшину вздрогнуть. Но, сдержавшись, все тем же ни на октаву не изменившимся тоном Сергеич ответил:

— Отож! — И уже с добрым прищуром добавил: — Только патрон не отбирай, а то потом полночи жалиться будет и пищать под ухом! — Притворно вздохнув, старшина продолжил: — Хорошо хоть, у нас запас давленых и мятых патронов есть. Привыкли, значит, проглоты к сладкому. Вот балую.

К чести Глау и двух его подружек, несмотря на пристальное внимание окружающих, они так и не разбаловались. И вообще, вели себя с окружающими с позиции самодостаточного дворового кота: «Покормил? Погладил? Я потерпел, а теперь кыш отсюда, спать мешаешь!» Единственное исключение составляли «большой мам» и те индивидуумы, к которым он нормально относился. Причем часто троица улавливала даже подсознательное отношение. Из-за этого пару дырок в портах некоторые, не будем разглашать их имена, уже получили. Кусали дракоши, как говорится, незлобиво, но с выдумкой. Из следов оставался только синяк — ни капли крови. А ведь у троицы зубки фору ножницам по металлу могли дать!

Так что Глау, не отвлекаясь от дожевывания порядком изувеченной гильзы, в ответ на робкие прикосновения мальчишечьей ладони развернул крылья и с довольным урчанием подставил покрытую костистыми наростами спинку. Чешите, мол…

Легкие, практически невесомые, худые пальцы прикоснулись к блестящей мелкой чешуе, треугольным выступам хребтины и тончайшей, бархатной на ощупь перепонке крыла. Неловко повернувшись к дракону, паренек поухватистей прижал лежащие на коленях ножны с очень знакомой старшине рукоятью, выглядывающей из них. Да и сами ножны, выполненные из тисненой кожи со странным ломаным рисунком, больше напоминающим искаженную, абстрактную паутину, Сергеич узнал бы даже на ощупь и безлунной ночью. Уж слишком часто эти самые ножны и их содержимое попадались ему на глаза.