Александр Ян - Мир полуночи. Партизаны Луны

Папаша начал обеспокоенно скрести свою щетину. Видно, юному губернатору редко удавалось его уесть. Кроме того, папаша явно помнил старые времена, так что ему было о чем подумать. Его независимость и наглость зиждились на трех китах: поставках продовольствия в Оахаку, хорошо укрепленной резиденции и отряде в шестнадцать человек — лично преданных ему жен и дочерей (как оказалось, у него есть и сыновья, но пока только один из них сравнялся ростом с винтовкой).

И вот два кита, пустив пузыри, пошли ко дну. А может быть, и все три — если у города снова, как в старые времена, найдется что предложить девчонкам, не видевшим в жизни ничего, кроме фермы.

— А ведь это отчасти вы, — сказал мне потом губернатор, которого, между прочим, ни один Муньос-Лопес на три или даже четыре дневных перехода от Оахаки не посмеет тронуть и пальцем… хорошо себя поставил мальчик. — Это отчасти вы. Мы ведь все радио слушаем — и слушали. «Говорит Эроика Пуэбла де Сарагоса». У нас все-таки легче было. Земли меньше — но и людей меньше, горожан меньше, у индейцев у всех родичи в горах. Нефть своя, без электричества не остались. Слушали — ну раз вы держитесь, так мы уж точно можем. Люди мы или нет?

Одна из дочерей Лопеса, Кармен, поработала Ариадной для нас с Энрике и еще семерых офицеров конвоя, провожая в гости на барбекю. Мы сидели между бассейном и ямой, в которой пеклась целая свинья, и тут гарпун вонзился в спину третьего кита папаши Лопеса: прямо с крыши на беседку, а оттуда на площадку, где нас рассадили на одеялах, спрыгнула доктор Лурдес.

Четверо девушек-часовых ее просто не заметили, когда она шла через «лабиринт». Зато теперь не заметить ее было невозможно: волосы она распустила, вместо рабочего комбинезона надела вечернее платье, а едва приземлилась, как сразу поставила перед собой туфли и шагнула в них. На каблуках ходить по крышам она еще не умеет, хотя говорит, что научится.

Челюсти отвисли не только у папаши Муньос-Лопеса и Энрике, но и у нас. Такой мы доктора Лурдес еще не видели, и я себе представить не мог, чтоб она захватила в эту экспедицию вечернее платье и туфли.

— Добрый вечер, сеньоры и сеньориты, — сказала она, подходя к хозяину дома. — Я знаю, что по здешнему обычаю мне следовало бы просить разрешения войти, но хозяин дома был так добр, что пригласил всех нас. Я очень благодарна.

— Позвольте представить, — вступаю я, — старший хирург экспедиции, доктор Мария-Эуфимия Лурдес.

«Старший во всех смыслах» — я не добавляю.

Папаша пополз от нее по своему одеялу на заднице и полз, пока не уперся спиной в ограду патио. Потому что при всей своей красоте (она еще и косметику нанесла!) доктор Лурдес сейчас вызывала только одно желание — быстренько принять позу покорности, чтобы ей даже в голову не пришло тебя обезвреживать.

— Присаживайтесь доктор, — кивает ей губернатор. Он уже привык, он покрепче позвоночником — и помоложе, и ему нравится в кои-то веки быть здесь полным хозяином. — Мы как раз собирались ужинать.

Доктор присаживается рядом с папашей, и тому удается собрать в горсть остатки самообладания. Зато старшая из его жен начинает кричать в усыпанные звездами небеса, перемежая молитвы к Иисусу, Деве Марии и всем святым с проклятиями в адрес los conos tontos, [70] Тупые п…ды (исп.). которые не могут как следует нести караул, по какому случаю в ближайшее время отведают ремня.

Дождавшись, когда женщина прервется на вдох, Энрике в свою очередь закричал, что если ей нужна помощь против вампира от Девы Марии, Иисуса и всей компании, то думать надо было раньше, поскольку небесные силы не очень-то жалуют тех, кто занимается блудом и кровосмешением, а раз уж сеньора Росита не позаботилась вовремя привести свою душу в порядок, пусть теперь сидит и не разевает рот, а, например, займется свининой, ибо жрать уж очень охота.

— И я тоже проголодалась, — вставила доктор Лурдес и выразительно облизнулась.

Женщина замолчала. Внимательно посмотрела на губернатора, покачала головой — и уже медленно и распевно, почти без крика, принялась объяснять ему, кто он такой, от кого ведет родословную и где именно позабыл голову и совесть, чтобы приличным людям вампиров на ночь подкладывать.

Записывать за ней никто не пытался — всегда же можно потом спросить у доктора Лурдес, и она слово в слово повторит.

В промежутке между тирадами губернатор подмигнул мне.

Тут папаша решил поправить свой пошатнувшийся авторитет, рявкнул на жену и потребовал принести вина для гостьи. Гостья сказала, что не нужно специально ради нее куда-то ходить: раз все пьют мескаль, [71] Кактусовый самогон. то и она будет мескаль.

Но было уже поздно для папаши Муньос-Лопеса. Я видел, как смотрели на Марию его младшие жены, как сверкали глаза его дочерей, молча прислуживавших нам, и понимал, что они уже не забудут, как он полз от женщины задом вперед. И я готов был побиться об заклад, что с утречка, как только папаша отвернется, жены примутся сплетничать по рации с соседними хозяйствами.

Слух — самый быстрый способ передачи информации. И один из самых полезных.

Папаша поднял бокал очень хорошего хрусталя и произнес примирительный тост — дескать, он надеется, что гости с севера забудут этот дурацкий случай, обознались, ничего плохого не хотели и так далее, больше не повторится.

Аминь, сказал Энрике, и все выпили.

На обратном пути он высказал восхищение моим умением обрабатывать местное население до состояния договороспособности — без кровопролития.

— Как машина, — сказал он. — Вы, наверное, можете делать это, не просыпаясь.

Нет, это не машина, сказал я. Машина — это когда ты выдвигаешься на по-настоящему сырую территорию. Где нужно не просто учить и натаскивать местных специалистов на процедуры и оборудование, а работать самим. Когда ты приезжаешь в долину — и через три недели, увидев в зеркале серо-зеленое вытянутое пятно, понимаешь, что первая волна пациентов сошла. Потому что, пока она идет, смотреть на свое отражение у тебя времени нет.

Юный губернатор кивает и вновь спрашивает: зачем мы идем на юг? Сейчас, одни. Там плохо. Там настоящие дикари. Ну уж вы-то должны понимать — какие.

— Именно поэтому, — говорит доктор Лурдес. — Потому что есть всего два пути — на юг или на север. Либо мы придем к ним — либо они к нам. Через вас.