Денис Лукашевич - Братские узы

Только Анджей продолжал растерянно бродить вокруг хутора и время от времени бестолково почесывать затылок. Ведь еще год назад тут жил отшельник-бортник, добрейший души человек, почему-то не смогший ужиться с людьми и ушедший в дикий лес, на лоно, так сказать, первозданной природы. Хорошо так ушел, думал Анджей, даже от себя, наверное, ушел. Горе-водитель почему-то чувствовал преданным.

— Анджей, тебе требуется отдельное приглашение?

— Да-да, уже иду!..

Он и не представлял насколько был прав, и насколько далеко ушел от людей и человеческой природы одинокий бортник.

У небольшого костерка, устроенного по всем правилам выживания в дикой природы, лес уже не казался таким устрашающим. Таинственные тени отступили за пределами круга, освещенного пламенем, и там продолжали корчить свои невидимые, а оттого еще более жуткие рожи. Но теперь они были там, по одну сторону, а люди по эту, в относительной безопасности от тварей лесных. А от иных чудищ их должно было защитить оружие, который каждый положил под руку, чтобы, если что, успеть схватить в минуту опасности. даже Анджей положил подле себя увесистый рычаг, отломленный от обездвиженного свадебного экипажа.

Рядом, смутно похожая на огромный, вросший в землю череп, скалилась глазницами-окнами избушка пропавшего бортника. Было в ней нечто зловещее, что отваживало от посещения покинутого строения. Поэтому, по молчаливому согласию всех членов команды, бивуак разбили снаружи, пока погода не баловалась еще осенним дождем и влажным холодным ветром, а над головой, за темными кронами леса все еще сверкала бриллиантовая россыпь звезд. Луна только-только входила в свои законные права, показав краешек серебряного серпа над верхушками деревьев.

Погода, на удивление, стояла теплая и приятная, настоящее «бабье лето» с невесомыми паутинками, застревающими в ветвях и волосах, не летним жаром, а с приятным и нежным теплом ранней осени. После недавнего дождика, мелкого и недолго, лишь прибившего пыль дышалось особенно легко и вольготно, так что даже зловещая чаща вокруг не казалось такой уж и угрожающей.

Хорошо, что и грибной сезон был в полном разгаре. А если знать, какие из них пригодны в пищу, какие хорошо пожарить, а вторые, наоборот, проварить или провялить над костром, то даже еда на скорую руку может показаться настоящим пиршеством. Тем более, вкупе с солью, небольшой мешочек с которой хранил каждый уважающий себя путешественник. Даже у вечно недовольного неожиданной компанией Марко и то настроение постепенно улеглось, настроилось на благостный, спокойно-милостивый лад. Но разговор почему-то не клеился — сказалось, видимо, усталость и переизбыток впечатлений за день. Все хотелось отдыха. Правда, говорливый Анджей порывался затеять очередной бесполезный спор, но после предупреждающе вежливого взгляда Марко замолк и успокоился, завернулся в шерстяной плащ, хранящийся у него в котомке, и отвернулся к огню, к шипящему теплу костерка.

Но осенняя погода любит неожиданные сюрпризы. Не успели и остальные поудобнее улечься, как первые холодные капли упали на одежду, неприятно защекотали по коже.

— Черт! — Веллер, оставшийся сторожить в первую смену, с бессильной ненавистью уставился на быстро затягивающееся тучами небо.

Только-только сверкали необычайно большие звезды, луна-затейница скромно показала свой изогнутый бок, как небо стало туманно-черным, непроглядным, словно затянутое черной старушечьей шалью.

Упали первые капли, и в следующее же мгновение дождь зарядил в полную силу, но Веллер лишь натянул хламиду походный плащ на голову, спасаясь от неизбежной сырости. Дорогая одежда паломника основательно истрепалась во время странствий по бездорожью и теперь мало отличалась по состоянию от лохмотьев бродяг. Как же Веллер скучал по своему походному обмундированию, от которого остались лишь высокие ботинки на толстой подошве.

Наемник с тоской глядел на плюющийся искрами, шипящий, медленно умирающий под ударами стихии костер. Теперь жутковатая полуизбушка-полуземлянка уже не казалась такой зловещей. Приутихла интуициция, прибитая усталостью, накопившейся за все прошедшие дни.

— Дождь, — безразлично отметил Марко. Тоже сел на корточки, завернулся в плащ с головой. Холодало.

— Угу, — недовольно буркнул Веллер и с глухим недовольством уставился на старую избу. — Проклятый дождь.

— Мне тоже чего-то не хочется.

— Может Анджея первым запустить? Для проверки! Хе-хе!

— А что, неплохая идея. Мне нравится. — Марко улыбнулся в темноте, лишь сверкнули ровные белые зубы — многим на зависть в Новой Европе.

Чутье — то самое шестое чувство, что не раз выручало в самых безвыходных ситуациях, спасало от неожиданных опасностей и тихим шепотом делилось верными решениями — утверждало уверенно и веско: там опасность. Там, под поросшей густым мхом и грибами крышей, за черными провалами окон есть нечто, что их совершенно не касается, что не должно увидеть белого света, ибо еще неизвестно, кто больше пострадает от этого: тайна или сам белый свет. Чутье, натренированное годами странствий в пустошах, в бесконечных передрягах и схватках, выручало чаще, чем оружие и быстрые колеса. Уж лучше перетерпеть дождь, изо всех сил поддерживать догорающий огонь, но остаться снаружи. Но…

Но у многих это чутье скрыто за толстым слоем ила цивилизации, спокойной и размеренной жизни про протекцией Теократии, а полезное для общества, но вредное для отдельно взятого человека любопытство всплывает наверх. И не надо объяснять, как что именно.

Анджей, ворочавшийся уже более получаса, сел, завернутый в свой плащ, недовольно скривил физиономию и заныл:

— Ну сколько можно терпеть этот, прости Господи, чертов дождь! Рядом же крыша — живи не хочу, а мы, словно последние голодранцы, жмемся у двери. Или именно мне надо совершить первый шаг?

— Валяй, — безразлично пожал плечами Марко, а на самом деле, с любопытством уставился на горе-водителя.

Тот гордо фыркнул, зачем-то оправил стоячий воротник старого пыльного мундира без знаков различия и отворил дверь. Дождь словно кнутом хлестнул ему в спину и заставил сделать шаг вперед. Еще один и еще. Темнота, притаившаяся за дверью молчала. Постепенно, по мере того, как глаза привыкали к пыльной, пахнущей сыростью и гнилью полутьме, проступали очертания предметов, заполнявших дом.

Стены из неструганых бревен, скрипучие половицы из обтесанных плошек. Грубые лавки, покосившийся стол. В углу старинный, потемневший от времени алтарь с затянутой паутиной статуэткой пресвятого Германа. Томно изогнулись серые от пыли алтарные свечи. С противоположной от святого уголка стороны — печь из обожженных кирпичей, натянутые под потолочными балками нити со слипшимися в сырые метелки травами, веточками и шкурками. Рассохшаяся постель со сгнившим бельем. Мутный глаз забранного бутылочным стеклом окошка.