Алексей Колентьев - Радиоактивный ветер

Потом был сон, черный и глубокий, как когда-то в детстве. Помню только, что рядом мама, и за хлипкой дверью в нашу старую квартирку на пятом этаже кирпичной пятиэтажки никого нет. Завтра выходной день и в школу идти не надо.

Стены башни были достаточно толстыми и не пропускали шума снаружи. Мерно тикали настенные «ходики», которые Юрис, любитель всякого антикварного хлама, выменял пару дней назад на комплект для чистки оружия, выигранный хитрым латышом в покер у местных «вольняг». Норд обладал даром изображать тупого простачка – легкую поживу для шулеров, но после нескольких драк в баре и разорения известного в узких кругах каталы [10] Катала – профессиональный игрок, шулер. Вальки Штирко с хитрым латышом больше никто не садился за карты. Ходики были в виде совы с бегающими вправо-влево глазами и удивительно мягким боем.

Поднявшись и посмотрев на часы, я понял, что проспал почти сутки – дань походной жизни и непростому рейду. Поднявшись на второй этаж, где у нас получилось нечто вроде гостиной, я застал Юриса за составлением карты Зоны с учетом моего последнего рейда. Получалось, что Норд тоже не сидел сложа руки. Я поинтересовался:

– Как оно тебе здесь, Юрис?

Латыш скупо улыбнулся, отложив распечатанную карту, испещренную пометками и, сделанными его аккуратным убористым почерком, новыми зарисовками.

– Нормально, командир. Люди тут разные, много романтиков, мутного народа тоже хватает, но вот дураков гораздо меньше, чем там – в мире. Очень похоже на то, что было на войне. Все очень знакомо.

– Будет тебе и настоящая война, брат. Духи объявились на болотах.

Мой снайпер сразу сделал стойку, и в глазах его засветился нехороший огонек.

– Сколько?

– Нам с тобой хватит: численность до взвода, тяжелого вооружения нет, только «граники» [11] «Граник» – противотанковый гранатомет, жаргонное выражение. да снайперки. Но духи тертые: костяк банды – моджахеды, а те, кто на подхвате, тоже имеют серьезный боевой опыт. Все отлично вооружены и экипированы. К тому же их позиция для войсковой операции неуязвима. Они уйдут и снова появятся, и будет как обычно. Кошки-мышки. У местных нет шансов: в открытом бою ничего не выйдет, потому что духи от него уклонятся, а в партизанщине местные будут друг другу только мешать. В результате духи укрепятся и встанут на ноги. Будет кисло.

– Не согласен: «Альфа» может противопоставить духам пятьдесят обученных бойцов, и это только рейдовики. Я встречался с ними, Антон, это хорошие бойцы.

– Да. Но это если давить духов сейчас, да и то сомневаюсь, что местные смогут тихо выйти на позиции и положить группы прикрытия и секреты. После того как ты уволился, появилось много чего интересного в этом плане, и болотные духи эти приемчики знают. За местных не поручусь. Слишком они стали полагаться на технику, она-то их и погубит.

– Нужно рассказать Кашину. Сейчас рассказать, командир. – Юрис привстал от возбуждения, что с ним бывало крайне редко, даже акцент чуть прорезался.

Я успокаивающе поднял руку:

– Присядь, боец. Я уже думал над этим. Информацию твоим любимым «альфовцам» я, конечно, предоставлю. Поговорю с комендантом, дам знать и Кашину, если он захочет меня слушать. Но тут нужно действовать самим. Соберем группу человек из двенадцати, потренируемся недели две и пойдем навестим моджахедов. Пойдем тихо и разберемся с ними тихо, а потом пусть местные «безопасники» делают, что хотят. – Я вопросительно глянул на Юриса, тот утвердительно кивнул – Приветы из прошлого нам тут ни к чему. Лады?

– Да, командир, я согласен. Но Кашину нужно сказать… убедить его.

– У-ххх. – Вдох и выдох, спокойнее, Антон. – Скажем так, брат, я попытаюсь. Устроит?

– Да.

Посидев еще немного, я отправился собираться. Нужно было навестить жену Тимура и отметиться у коменданта района. Надев комбез (после того как обнаружил духов на болоте, доверия к местной охране стало процентов на пятьдесят меньше обычного) и взяв автомат, вышел из башни.

Низкие облака и накрапывающий мелкий дождик давали понять, что сейчас никак не меньше семи вечера. Тусклый осенний свет пробивался сквозь подушку сизых туч, окрашивая все вокруг в грифельные полутона. Кому-то такая погода покажется унылой и депрессивной, меня же она, наоборот, успокаивала ввиду предстоящей нервной беседы с вдовой разведчика.

Пройти на территорию базы с пропуском, выписанным мне комендантом в прошлый мой визит, было гораздо проще, нежели без оного. Автомат и АПБ все же забрали, но особой волокиты не было. Светлана уже ждала меня вместе с сержантом, выделенным мне в сопровождение. Докторша что-то сказала ему, и боец, козырнув, ушел в караулку.

– Я сказала, что сама вас провожу к коменданту. Меня тут многие слушаются. Штопаю их чуть ли не каждый день. Пойдемте в санчасть, там сейчас никого нет.

Мы пошли по дорожке, ведущей мимо здания комендатуры в западную часть комплекса. Санчасть располагалась тоже в подвале, что поделаешь: Волна могла не оставить раненым и неходящим больным шансов на спасение. В Зоне необходимость поменяла все местами, теперь подсобные помещения были наверху, а собственно жилье всегда зарывалось в землю как можно глубже.

Кабинет Светланы был совмещен со смотровой комнатой и имел стандартный для медучреждений белый окрас. Мы сели за стол, женщина выставила нехитрую закуску и шкалик водки. Простой русской водки, которой я не видел здесь со дня своего приезда в Зону.

В разговорах вроде предстоящего есть только один виноватый – это гонец, принесший дурную весть. Мне уже приходилось общаться с родственниками погибших сослуживцев, и каждый раз мысль в голове только одна: лучше умереть самому, чем смотреть в незрячие от горя глаза матери, жены, бабушки или сестры. Мужики как-то менее эмоциональны, хотя случалось и так, что вызывал неотложку и отпаивал до ее приезда корвалолом падавших замертво отцов и братьев. Женское горе в десятки раз сильнее, потому что они расстаются с большим, нежели мужчины. После таких «сеансов» спасало только стрельбище, где я сжигал сотни патронов, изводя организм предельными нагрузками. Ходившие со мной работники местных военкоматов провожали меня только до подъезда, предпочитая напиваться на лавочке вдали от эпицентра чужого горя. Я их не виню. Повторяю: лучше десять раз умереть самой лютой смертью, чем заглянуть в пустые от горя женские глаза. Горжусь лишь тем, что ни разу не пришлось отчитываться перед родственниками моих бойцов. Мои все вернулись домой.

По мере того как я рассказывал, глаза Светланы приобретали уже знакомый мне вид отрешенности и отчаяния. Судорожно схватив бутылку, она разлила водку по пластиковым пятидесятиграммовым стаканчикам и в один глоток осушил свой, даже не поморщившись. Затем, опустив глаза, молча посидела минут пять. И тогда я сказал то, что обычно говорю в таких случаях: