Екатерина Корнюхина - Суперпредатель

После еды ему стало совсем хорошо, если не считать боли во всем теле, и Добера охватила сонливость.

— Спи-спи! — почти приказала девочка, усаживаясь поудобнее около костра.

— А ты?

— Я перебьюсь. Не впервой.

Он хотел возразить, но уснул.

Разбудила его та же боль. Судя по рассеянному свету, было раннее утро. Медянка сидела положив руки на колени, а голову на руки и смотрела в огонь.

— Не спала? — спросил Добер.

Девочка перевела на него тусклый взгляд:

— Нет. Как себя чувствуешь?

— Ничего.

Она дала ему воды. Потягиваясь, взяла свой автомат и сказала:

—Я скоро.

Под ее ногами захрустели ветки, и все стихло. Добер лежал, прислушиваясь к своим ощущениям, пытаясь пошевелить руками и ногами и прикидывая, на какой срок мюрдеры вывели его из строя. Разумеется, они не предполагали, что ему удастся выжить. Это было практически невозможно при столкновении с бандой Черного Джека. Он с горечью понимал, что два-три дня не сможет самостоятельно передвигаться, а в последующую неделю любая встреча даже с каким-нибудь шатуном может стать для него последней. Утешала его мысль о том, что сами мюрдеры — одна из самых жестоких банд — навсегда выведены из строя ребенком с помощью хитроумного оружия.

Добер задремал, но вскоре проснулся, почувствовав легкую вибрацию почвы. Кто-то приближался. Он, превозмогая боль, потянулся было за кинжалом, когда из-за листвы раздался знакомый хрипловатый голос:

— Не дергайся. Это я.

Медянка подошла, жадно глотнула из фляжки, затем озабоченно потрясла ее возле уха.

— Зачем вернулась? Я бы отлежался,— проговорил Добер.

Она взглянула на него сверху вниз:

— Ты даже дотянуться до ножа не можешь.

— У тебя дела.

— А у тебя башка разбита.

Только сейчас Добер обратил внимание на то, что девочка принесла. Это был большой кусок пластикового брезента — очень прочного материала.

— Зачем это?

— Затем. Сейчас поедем.

— Ты спятила. Ведь тебе не сдвинуть меня –с места.

Девочка не ответила, аккуратно расстилая материал рядом с ним.

Затем, не слушая возражений Добера, который искренне считал, что возиться с ним ей не следует, перетащила его на пластик и пошла к мертвецам — проверить, нет ли у них чего-нибудь, что сможет пригодиться живым. Вернулась она с мешком патронов, гранат и с двумя фляжками какой-то жидкости.

— Поедешь по камням,— сообщила она, протягивая фляжку Доберу.— Так что пей, поможет.

Понюхав, Добер понял, что во фляжке спирт, слегка разведенный водой. Он глотнул, язык и горло обожгло, на глаза навернулись слезы.

Медянка взялась за угол пластика и попробовала тянуть. Гладкий материал медленно скользнул вперед вместе с Добером. Камни прочертили по израненной спине и вызвали новую вспышку боли.

— Ну как? — поинтересовалась Медянка.

— Если ты действительно в состоянии меня тащить, то у меня все в порядке,— отозвался он, превозмогая боль.

— Тогда поехали.

Ветки кустов над головой Добера поползли назад. Он сжал зубы. Скользить избитой спиной по камням — это было равносильно поджариванию на кресте, с той лишь разницей, что терпел он сейчас не ради достойной смерти, а ради жизни. Жизни, которую ему сохранила девочка — почти ребенок. Теперь он всеми силами старался показать, что поездка на брезенте является для него сущим удовольствием.

Через час пути Добер услышал, что девочка ругается. Груз был явно ей не по силам.

— Медянка! — позвал Добер.— Мне неудобно. Девочка остановилась, нагнулась над ним, и он увидел капельки пота на ее лбу. Она переложила его поудобнее и только собралась снова взяться за угол пластика, как Добер сказал:

— Погоди, отдышись.

— Лежи молча и не указывай,— огрызнулась Медянка,— иначе мы до вечера не доберемся.

— Куда? — Он хотел хоть как-нибудь задержать ее.

— Я нашла сухой бункер. Здесь, не очень далеко.

— Так куда торопиться?

— Туда.

И она потащила его дальше. Добер не переставал удивляться ее чудовищному упорству. Ей было очень тяжело, им никто не угрожал, но девочка поставила себе цель и стремилась к ней, подхлестывая себя изощренными ругательствами.

Ровная местность кончилась, начались скалы. Теперь под спину Доберу попадались не мелкие камни, а большие, с острыми краями. Пластик предохранял его от порезов, но удары следовали один за другим бесконечной чередой. От боли и медленного движения Добер начал впадать в странное состояние на грани между явью и забытьем. Он уже ничего не говорил, даже хлебнуть спирта у него не было сил. Открытые глаза его смотрели вверх, но он даже не заметил, как стало темнеть.

Медянка все чаще падала. Добер это чувствовал, но ничем не мог ей помочь. Она не остановилась бы, даже если бы он признался, что не в силах выносить это движение. Да и признаться в своей слабости ребенку, который на пределе сил тащил его, Добер не мог.

Он пришел в себя, когда осознал, что лежит неподвижно. Сверху нависала надежная крыша бункера, сбоку в жестяной коробке горел костер. Медянка лежала рядом, и только по ее тяжелому дыханию можно было догадаться, что она жива.

Ее упорство было поистине потрясающим. Поразмыслив, Добер решил, что это не просто упорство, а железная сила воли и поразительная выносливость.

С большим трудом он сумел перевернуться на бок, чтобы дать отдых измученной спине, и заснул, ощущая приятное тепло огня и сознавая, что он жив и Медянка тоже.

Костерок постепенно угас, но никто этого не заметил — в бункере и так было тепло.

Три дня Добер отлеживался. Медянка ухаживала за ним, кормила — все с тем же невероятным упрямством. Добер уже знал, что ей бесполезно указывать. Она все знала, все умела и всегда поступала так, как считала нужным. Когда он начал вставать и решительно объявил, что через два дня можно будет идти в Атику, девочка лишь качнула головой:

— Тебя унесет ветром, так что лежи. К тому же мне кажется, ты не любишь быть слабым.

— Ты тоже.

— Мне-то приходится, а ты не любишь. Разницу ощущаешь? — Девочка помолчала, искоса глядя на него, а потом неожиданно спросила: — А как тебя зовут по-настоящему?

— Жан,— ответил Добер и только после этого сообразил, что произошло.

Интересоваться настоящим именем, которое только носитель и знал, было не нужно и даже опасно. Например, любой из шатунов принял бы подобный вопрос за чудовищное оскорбление.

— А тебя?

— А меня… — девочка вздохнула,— Моника.

— Мо-оника,— протянул Добер.— Странное имя.

— Нормальное.

Он начал делать гимнастику, чтобы вернуть упругость мышцам, а девочка занялась приготовлением еды. Добер вдруг понял, что у них обоих неумолимо, по мере приближения продолжения путешествия, портится настроение. Близилось расставание. Двое одиночек могли какое-то время быть вместе, если того требовали обстоятельства. И он, понимая, что здравый смысл и соображения безопасности требуют расстаться, начал невольно оттягивать тот момент, когда надо будет трогаться в путь. Медянка же вообще перестала с ним разговаривать.