Василий Звягинцев - Билет на ладью Харона

— Не, такое не для меня. Лучше в дворники…

— Полегчало? Тогда пойдем вперед, поглядим, что ты еще наработал, — предложил Максим.

На второй растяжке подорвавшийся труп пострадал меньше. В смысле анатомической сохранности, исключительно, так как в замогильное, нет, как раз в могильное состояние он тоже перешел аналогично. Скелет с остатками гниющих тканей, вложенный в лопнувший по всем швам черный костюм.

И третий, у ворот учебного центра, выглядел почти так же. Но одет он был в парадную военную форму, изрядно пострадавшую, однако золотые полковничьи погоны, пуговицы, аксельбанты, шевроны за выслугу лет на рукавах сохранились отлично.

Колосов, слегка приобвыкнув (да и выдержанное виски способствует повышению самообладания), наклонился над останками.

— Тва-аю мать! — и добавил еще несколько распространенных в войсках оборотов, знаменующих крайнюю степень удивления. — Господин подполковник, так это же полковник Головнев, отставник, он тут жил неподалеку. На прошлой неделе умер, точно пятнадцатого или шестнадцатого. И кладбище за поселком, километра три отсюда.

От нас взвод отряжали, салют производить. Вот, смотрите, я почти рядом стоял, я помню — аксельбант с зеленым шнуром и волосы… Он совсем седой был, а шевелюра как у молодого!

Точно. На черепе сохранились клочья густых седых волос.

Бубнов взял подпоручика за локоть. Как бы с парнем истерика не случилась.

Чтобы слегка отвлечь, да и о собственной безопасности заботясь, спросил:

— Больше растяжек не ставил? Точно три? А то смотри у меня!

— Господин полковник! Мне хоть и не по себе сейчас, но не до такой же степени…

— Ладно, ладно…

Колосов, безусловно, говорил правду, но правда эта была настолько дикой!

И вместе с тем получалась на ее базе некоторая система, пища для мысли, как ни неприятно это звучит в данном контексте.

Не снимая пальца со спускового крючка, Максим осмотрелся и прислушался.

Кроме шелеста листьев над головой, более никаких звуков и шевеления вокруг не наблюдалось.

— Возвращаемся, камрад.

До самого лагеря, где ждал их, охваченный тревогой, Фрязинов, они шли молча.

Ничего пока не говоря оператору о своем открытии, просто сообщив, что в настоящий момент опасности не существует, Бубнов приказал разжечь костер и готовить ужин.

Почему он ощутил уверенность, что опасности больше нет?

Чисто интуитивно, еще не осмыслив до конца случившееся.

Но схема выстраивалась.

Отставной полковник Головнев похоронен на прошлой неделе на местном кладбище. Остальные двое, скорее всего, днем раньше, днем позже. Состояние трупов на момент подрыва на растяжке этому сроку примерно соответствует. Считать это сроком их «жизненной» активности?

За неделю на маленьком поселковом кладбище вряд ли хоронят больше двух-трех человек. Скорее всего — меньше.

Он непосредственно видел четыре тени. Одного-двух отпугнул или перевел в состояние «окончательной смерти». В кого-то стрелял Колосов. Трое подорвались на растяжках.

Если неделю-две считать критическим сроком, следовательно, других восставших из могил покойников здесь просто не должно быть.

Иначе бы они, при великолепном презрении к смерти, продолжили свой марш в сторону живых.

Таким образом, непосредственной опасности действительно нет.

Самое же удивительное, отмечал Максим не участвующей в построении силлогизма частью сознания, его будто не задевает исходная абсурдность ситуации — он сразу принял происходящее как данность и мыслит исключительно в рамках логики происходящего.

Между тем мрачно молчащий Колосов порезал хлеб (предварительно с особым тщанием вымыв руки), разогрел две полукилограммовые банки консервов «Свинина постная с гречневой кашей», несколько превысив этим пайковую норму. Фрязинов подвесил над огнем на треножнике котелок с водой, предназначенной для чая.

Максим разрешил также раскупорить к ужину пластиковую бутылку «Спирта питьевого» и развести его положенным образом.

Теперь они, безусловно, оказались в боевых условиях, и указанное действие было прямо прописано в уставе. В армии положено выдавать сто пятьдесят граммов сорокаградусного столового вина одномоментно, на флоте — два раза по сто, к обеду и к ужину. Дополнительная порция в качестве поощрения после выполнения тяжелых и опасных работ тоже разрешалась, по усмотрению начальства, но не более ста граммов.

— Так, может, все же скажете, братцы, что вы там обнаружили, — выпив, крякнув, понюхав ломоть хлеба и закусив ложкой каши, наконец проявил любопытство Фрязинов. — А то вид у вас больно похоронный…

— В самую точку, — хмыкнул Колосов.

Молчать оснований не было, и Максим рассказал с некоторыми, пришедшими ему в голову только сейчас комментариями.

— Ну и ну, — сказал Фрязинов, причем довольно спокойно. Он тоже относился к тем людям, которые не имели привычки рефлексировать, если что уже случилось.

Сиди дома, коли не готов служить там, куда пошлют. А если послали…

Помнится, один писатель о подобном уже упоминал.

«Когда, вместе со своим легионом, легат прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее его удивили буфеты искусственных минеральных вод. Вот этого он не видел даже в своих восточных походах». [54] Ильф И. Записные книжки. М., 1961.

— Значит, покойник, каким-то образом существующий, умереть еще раз вполне способен?

— И даже очень быстро, — подтвердил Бубнов.

— А тогда для чего он вообще здесь «живет»? — Вопрос прозвучал странно и в то же время крайне уместно.

Да, для чего или все-таки — почему?

— Я так думаю, — сказал Максим, — что это просто свойство здешнего пространства-времени. Вас же учили…

— Меня — нет, — быстро и словно испуганно ответил Колосов.

— А меня — да, — возразил Фрязинов, — и все равно вы меня ни в чем не убедите. При любом раскладе ожившие покойники к физике никакого отношения не имеют. Попа бы сюда позвать… — в голосе воентехника прозвучала надежда.

— Заткнитесь, мужики, — устало произнес Бубнов. — Сказки про покойников очень здорово идут по ночам в палатке скаутского лагеря. Настрой есть — продолжайте. А пока так. Гранат у нас осталось всего восемь штук, да и было бы впятеро больше, весь лагерь сплошным минным забором не обнесешь. Согласны? Кроме того, ни при одном мертвеце оружия не обнаружилось, и вообще вопрос об их опасности остается открытым. Ну чем, в конце концов, может быть опасен для крепких вооруженных парней совершенно мертвый труп? При всей его агрессивности, если таковая и обнаружится? Какая в нем сила? Уже сам факт, что он по той или иной причине умер, говорит не в его пользу. Может быть, просто мы живые и теплые, вот их к нам и тянет?