Оксана Демченко - Прими свою тень

Утром Лорана покинула Академию, а в полдень уже сидела в салоне шикарного мобиля посредника, улыбалась и прикидывала, как истратит целое состояние, обещанное за столь пустячную работу. Герметичная перегородка, отделяющая передний малый салон от основного, раздвинулась ровно настолько, чтобы рука посредника могла передать шар. Лорана завистливо вздохнула. Надо же, у загадочного нанимателя есть при себе оборудование для чтения старых носителей! Она в Академии так и не нашла подобного. Говорят, нужное имеется только в кабинете директора и еще у нескольких академиков-айри, старых, как добытый ею раритетный носитель. Как его прочитать, Лорри еще не решила. Но надеялась на свою сообразительность и деньги нанимателя. Может статься, содержимое золотистого шара – еще большая ценность и вырученных денег хватит на всю жизнь. Чтобы путешествовать в удовольствие, присмотрев крутой новенький высотный мобиль и…

– Заказ не выполнен, – прошелестел синтетический голос в динамике.

Мечты, разбитые в мелкие осколки этим мертвым безразличным звучанием, осыпались и растаяли. Остался только страх. Лорри вдруг осознала, что сидит в чужом мобиле, что не сказала даже Пауку, куда направляется и насколько рискует.

– Как не выполнен? – Она попробовала возмутиться. – Ячейка та самая, описание совпадает, я свою работу сделала.

– Попробуй докажи. Инструкция не может дать сбой, она точна. А вот твое слово стоит дешево… На такой случай и требуются гарантии, – развеселился посредник. – Пересядем в мой мобиль и без спешки, не тратя время заказчика, подсчитаем мои убытки. Воровка из тебя не получилась, пора менять профессию.

В Трущобном городе Лорри приобрела немалый счет и в целом к миру, и к его конкретным жителям. Себя ругать за глупость и самонадеянность не хотелось, и так хоть плачь, но плакать Лорри не желала. Она ругалась, училась скалиться, а не улыбаться – и вела счет обидам. Обвинила Паука в том, что бросил и предал; избрала Йялла на роль главного злодея; довела до слез старую Томи душераздирающей историей жизни и бесконечной озлобленностью на мир и людей; прокляла всех скопом – от дяди, вынудившего своими нотациями к побегу из дома, до урода заказчика; сочла жизнь конченой. И наконец возненавидела себя за трусость, слабость и нелепую гордость, смешанные в самой невозможной и непонятной пропорции…

От такого состояния было уже рукой подать до идеи бессмысленности жизни. Чем бы закончилось саморазрушение, неизвестно, поскольку однажды, во время очередной истерики, из брошенной в угол сумочки выкатился давно забытый шарик в потертой обертке. Лорри подобрала его и рассмотрела. Хмыкнула, допуская за миром хоть самое ничтожное и спорное право считаться не вполне черным и не окончательно подлым, то есть заслуживающим внимания и продолжения пребывания в нем. Лорри подбросила безделушку и азартно прищурилась. Вот он, украденный по личной инициативе старый накопитель, замаскированный хохмы ради, да так удачно, что им не заинтересовались при всех обысках. Отобрали деньги, уничтожили документы, запугали до полусмерти, допрашивая и выспрашивая, – а залежавшейся каменно-твердой жевательной конфеткой не заинтересовались.

Умирать, так и не скушав ее, «богатую витаминами и микроэлементами», – значит окончательно утратить остатки самоуважения, надежду и профессионализм одной из наиболее ловких ныряльщиц Среды. Да, теперь Лорри знала – мир делится очень просто: на тех, кто завел зубы, когти, броню и мышцы, и на жертв, не успевших заполучить средства защиты и оружие для нападения. Может быть, прочтя старинную запись, она, сегодняшняя жертва, сама перейдет в разряд хищников? Отомстит всем своим обидчикам! Примерно так думала Лорана, ругаясь, тратя жалкие накопления, но все же собирая из подручных средств считывающее устройство, годное для неформатного, устаревшего, слишком крупного носителя. Золотистый шарик лежал на столе, загадочно пульсировал, меняя символы на матовой шкуре. Как живой…

«Моя старая львица, сколько же надо наворотить глупостей, чтобы лишиться даже этого ничтожного в своей малости права – отправлять тебе письма. Но как я могу жаловаться? Ты теперь наконец-то совершенно счастлива… У меня учится твой сын, у мальчика мамины глаза, мамин чудовищный характер и все твое удивительное обаяние. У меня учится и твоя дочь, странным образом унаследовавшая обстоятельность и мудрость своего отца. Я вижу их практически каждый день и радуюсь тому, что твоя семья так замечательно растет и взрослеет. Увы, мне очень больно радоваться, львица. Чужое счастье – оно ведь не свое… Каких-то тридцать лет назад все можно было изменить. Настолько полно, что я учил бы сейчас наших с тобой детей. Сына с мамиными глазами и дочку, похожую на другого твоего мужа – на меня…

Конечно, я лгу себе, чтобы унять боль. Ничего нельзя вернуть и изменить. Я шел к своей цели и знал, что это важно и нужно для многих. Я говорил тебе и про ответственность, и про свой долг, и про иные умности, прикрывающие нежелание меняться и неготовность идти на компромиссы. Я хотел переделать тебя. Полагал, что имею на это право, находил, что благодарностью за сделанное для тебя в прежние годы можно привязать и удержать. Только все зря. Львы не бывают счастливы в клетках. Люди – тоже. Очень хочется написать: «Теперь я отдал бы все, чтобы…»

Только зачем? Я ведь не отдал, а ты, помнится, никогда не уважала жертв, о которых добродеи имеют наглость регулярно напоминать. Может быть, Риан прав. Может быть, я так и не научился многому важному. По сути, я получил все то, к чему шел. У меня есть власть, доступная немногим, и она растет. У меня есть ученики и последователи, ресурсы и влияние.

И есть пустота. Раньше я высокопарно полагал, что отдал тебе свое сердце… Только нет, все гораздо страшнее. Наверное, у меня никогда не было настоящего сердца, но прежде я этого умудрялся не замечать. Теперь вот обнаружил недостачу – и стало страшно жить, львица, и я не знаю, как теперь, собственно, жить. Я пробовал поговорить об этом с Рианом, с ним-то можно. Получил очередной гениально туманный ответ про взросление и выбор пути, про то, что без боли нет радости… Я не понимаю таких ответов.

Завтра вы прилетите. Я опять ничего не спрошу у тебя, буду хвалить детей и ощущать еще острее гудящую пустоту там, где у нормальных существ находится сердце».

Прочитав странное письмо, записанное на носитель в динамике, с полным эмоциональным фоном, Лорри долго пребывала в состоянии медлительной, какой-то оглушенной задумчивости. Без причин хваталась за платок, сморкалась, изобретательно ругалась, не желая признавать очевидное. Червь сентиментальности проник в ее сознание и стал подтачивать такой простой и уже привычный черно-белый мир. Было до бешеного озлобления обидно за очередную несправедливость. Единственный нормальный мужик – эмоции в дневнике не подделать, это Лорри знала твердо – жил ужасно, недопустимо давно. Ведь шар староформатный. Да и запись – слежение за пером, шуршащим по настоящей бумаге, много раз зачеркивающим и правящим. После написания всего текста странный создатель дневника поджог бумагу и смотрел, как слова превращаются в серый пепел. Но легче на душе не становилось, огонь не уничтожал боль.