Дарья Иволгина - Проклятая книга

Время было круглым. Время начиналось ранней осенью, когда первая седина чуть трогала листья, и внезапно в душе расцветало странное чувство: в нем было и щемящее сожаление по ушедшему лету, и таинственный восторг перед надвигающейся парчовой роскошью осени. Начало времени называлось «бабьим летом», и оно бывало молодым или старым, в зависимости от наступления этих волшебных скоротечных дней.

Затем, неуклонно двигаясь к Покрову, время наливалось зрелым золотом. К наступлению злых осенних ветров, обнажающих ветви и стучащих ставнями, в доме делалось все уютнее, все больше хотелось затвориться там и не высовываться — зарыться в теплую нору на всю зиму.

И просидеть там до мокрой затяжной весны…

— Странно, — сказала Наталья Фирсова, теперь Флорова, — я даже не помню, сколько мне лет!

— Ничего удивительного, — отозвался ее старый друг Вадим Вершков. — Женщина не должна помнить такие вещи.

— Все куртуазничаешь! — Она вздохнула и приблизила к лицу полированное зеркало, в котором могла разглядеть себя лишь смутно, как сквозь дымку.

Давно ушли те времена, когда к ее услугам были косметические салоны града Питера. Впрочем, Наталья никогда их не посещала. Ну что это такое — «Салон красоты „Афродита“», размещенный в какой-то подозрительной подворотне, в полуподвальном помещении! Какая там может быть «Афродита»? Разве что из тех, что с известной целью бродит по улице. Так думала Наташа Фирсова, студентка филологического факультета, она же — темный эльф, и скептически поджимала губы. Она была молода и не нуждалась ни в каких ухищрениях, чтобы выглядеть привлекательной.

К тому же, ни один салон не понимает, что такое «темный эльф» и как он (то есть, в нашем случае — она) должен выглядеть.

Сколько же лет прошло с тех пор, как Наталью с двумя друзьями (по слухам, почти весь полигон, несколько команд ролевиков, выехавших на природу помахать мечами и побыть воинами, целительницами, преданными женами и суровыми правителями!) забросило в хмурые времена Иоанна Грозного? Уже и дети начали подрастать…

Детей было трое. Один — у Натальи. Мальчик. Назвали его Иваном — Ванечкой, но дома именовали домашним прозвищем «Забелка», потому что удался он у Натальи-галки беленьким, как сметана. Дитенок родился хилый; поначалу думали, что не выживет.

Наталья даже поверить не могла, что такое спокойно обсуждается! Как это — не выживет? Нет, она, конечно, слышала разные ужасные вещи про детей, которые умирают во младенчестве и при родах. Рассказывали ей подруги (любительницы смаковать жуткие истории про выкидыши, бесчувствие врачей и прочие гинекологические страсти), например, как крестили в роддоме новорожденных. Пришел батюшка — простой и старенький. Вынесли ему пять кульков, перевязанных бантами разного цвета. Размотали кульки, обнаружили там дрыгающихся младенцев. Только начал крестить — один ребеночек посинел и давай помирать. Потащили младенца в реанимацию. Прочих покрестили, но батюшка не уходит, ждет. Чего ждет?

Посидел-посидел, встал, прокрался к реанимации. Там мамаша бегает, лицо белое, по щекам скачут пятна, с ног падают тапочки. Увидела священника, дико заморгала — что за странное явление!

— Ну что, докрещивать-то будем? — спросил батюшка невозмутимо.

— Будем, — пролепетала мамаша.

— Вот и хорошо, — спокойно сказал батюшка, — а то как помрет — и отпевать нельзя будет…

Этот случай Наталья не раз потом вспоминала. Поначалу — как свидетельство бесчувствия служителя Церкви. Мало того, что врачи так относятся — так еще и поп подлил масла в огонь! Никакой деликатности, никакого такта! Женщина и без того на взводе, а он — «помрет, помрет…»

Впоследствии, прожив с Флором не один год, Наталья начала менять свое мнение. Близнецы, Флор и Лавр, дети новгородского разбойника, а ныне — один купец, другой монах, — приютили «приключенцев», попавших из неуютного, ядерного века в век железный, век кровавый, но почему-то куда более уютный. Если бы не близнецы, плохо бы пришлось ребятам. Во всяком случае, куда более тяжко.

Наталья обвенчалась с Флором через два года после начала их знакомства. Сперва ей требовалось убедиться в том, что после всех приключений — в жизни женщины, в принципе, совершенно лишних! — она не беременна от какого-нибудь ненужного человека. Вроде палача, который ее изнасиловал, когда она находилась в застенке по ложному обвинению в колдовстве. И не больна какой-нибудь гадостью.

Но все обошлось, раны — и телесные, и душевные — зажили, и Наталья Фирсова сделалась Флоровой. А затем на свет появился Иоанн Забелка, мальчик Ванечка — государь-батюшка в локоть длиною, плаксивый и диатезный.

Вспомнился тот попик в роддоме, так спокойно и трезво относившийся к возможной смерти младенца. Совсем иначе подумала о нем Наталья. И все равно, ужасной несправедливостью ей все это казалось. Столько трудов — девять месяцев носи во чреве, когда тебя тошнит и никак не лечь поудобнее, чтобы заснуть послаще! Потом рожай — не очень-то это приятное занятие, хотя (как оказалось) вовсе не такое кошмарное, как живописали «опытные приятельницы». И все напрасно? Нет уж!

Наталья не спала ночами. Пыталась кормить грудью. Это получалось у нее плохо, молока не было. Мальчишка заходился ревом днем и ночью. Но пока не помирал — и на том спасибо.

К счастью, спустя две недели после Натальи родила Настасья Вершкова-Глебова.

Настасья, дочь боярская, была полной противоположностью «темному эльфу». Во-первых и в-главных, она была «местная». То есть родилась и выросла при Иоанне Грозном. Ее родители погибли, неправедно обвиненные в изготовлении фальшивых монет, и Настасья осталась на попечении брата-подростка, который счел за лучшее выдать ее замуж. После всех перенесенных ими испытаний мальчик — глава семьи Глебовых — не стал противиться желаниям сестры и отдал ее за того, кого она сама полюбила всей душой. За Вадима Вершкова.

Вадим был давним приятелем Натальи и одно время даже пытался за ней ухаживать. Но как обыкновенному, пусть даже очень привлекательному и начитанному молодому человеку, завоевать сердце «темного эльфа», никем не понятого, израненного, страдающего и, в принципе, неприспособленного для жизни среди людей? Правильный ответ: никак. То-то же. Никак.

И Вадим смирился. Они стали «просто друзьями», о чем никогда не пожалели. И когда в жизнь Вадима вошла Настасья, ему не пришлось переживать тяжелых минут расставания с ненужной женщиной — ради той, единственной.

Это был брак по любви. В приданое Настасье достался большой дом. Ее брат Севастьян жил пока там же. Он собирался вскоре отправиться к царю на Москву и поступить на военную службу, поэтому и решил новгородские хоромы оставить зятю с сестрой. Севастьяну оставалось всего несколько лет до возраста юношеского, когда он сможет взять в руки оружие и занять свое место в рядах воинства государева.