Алексей Гравицкий - Анабиоз

Мы, как заведенные, бежали через прохладную мглу, из которой то и дело возникали силуэты машин и проросших сквозь асфальт деревьев. Бежали, не слыша щебета пробуждающихся птиц, поскрипывающих под собственной тяжестью сосен, далеких голосов впереди.

Я бежал к.

Брат бежал от.

А следом за нами сквозь легкий утренний туман, подернувший пустое шоссе сизой пеленой, несся пугающий звук, от которого так хотелось скрыться. Очень-очень хотелось…

Тук. Тук. Тук.

Не оглянуться.

Будто чьи-то шаги стучат следом. Чужие и жуткие.

Не спрятаться.

Тук. Тук.

Тук.

Никто за нами так и не погнался. Мы бежали еще какое-то время, потом я выдохся, да и Борис стал притормаживать. Не сговариваясь, сбавили темп, перешли на шаг. Мысли тоже замедлили ход, потекли размеренно.

Солнце поднялось над шоссе и жарило нещадно. Судя по холодной ночи, звездопаду и начинающим жухнуть кое-где листьям, можно было предположить, что сейчас август. Но солнце как будто решило доказать, что я ошибался.

Или во всем было виновато безветрие?

Плавился воздух над асфальтом. Верещали птицы.

Борис остановился и впервые с момента нашего бегства обернулся. Окинул меня странным взглядом. Сплюнул и присел на корточки. Я стоял, не зная как реагировать, что сказать. За последние сутки произошло слишком много такого, о чем невозможно было судить с привычных позиций.

Стоило подумать о ночных гостях, Коляне, Борисе — моментально задирала голову мораль. И сразу же расшибалась вдребезги о реальность, оставляя лишь пустоту и душевные метания. Я никогда не любил рефлексий и старался не опускаться до интеллигентского самокопания, но следовало признать: на этот раз старания пошли прахом.

Брат первым нарушил тишину.

— Чего примолк?

Я поглядел на него. Жесткий, злой. Он всегда был жестким, но не злым. Или мне хотелось думать, что злым он не был? А сейчас…

— В голове не укладывается, — пробормотал я.

— Помочь уложить? — Борис качнул топором.

Взгляд зацепился за окровавленное лезвие. Меня передернуло.

— Ты убил человека.

— Да, — легко согласился Борис. — Этот человек хотел мочкануть тебя, брат. И мочканул бы, не сомневайся.

И в этом тоже была правда. Но Боря… Я знал его с рождения. Помнил мальчишкой, юношей. Он мог быть каким угодно: злобным, жестокосердным, нахальным, — но убийцей он не был. А теперь стал. И от этого делалось не по себе. Честно говоря, сейчас, когда первый шок отступил, я не знал что пугает меня больше: смерть Коляна или родной брат.

— Но ведь не могут же люди так просто…

— Могут, — отрезал Борис. — И раньше была та же фигня. А сейчас им последние тормоза посрывает. Эти — обычная гопота. Они убили так же, как убили бы раньше. Для них еще ничего не изменилось. Подожди, скоро повылезут те, кто будет убивать от ощущения безнаказанности. Вот тогда станет плохо.

— Как будто сейчас хорошо.

— Терпимо. Будет хуже.

— Но ведь должны же и другие проснуться. Полиция, армия, правительство.

Борис кивнул.

— Должны. Не все, но проснутся. И что? Они тоже люди. Вот проснется какой-нибудь мент. Что, думаешь, он мирных граждан спасать бросится? Да ни фига. Прежде чем вспомнит, что мент, он вспомнит, что человек. И чего он начнет творить, по-твоему? Справедливость?

Я пожал плечами. Уже давно понял, куда клонит братец.

— Ну, а правительство?

— Представь себе, что проснется президент.

Я представил. Страна в разрухе, ничего не понятно. Кругом горы сгнивших человеческих останков. Деньги — ничто, бывшая власть — пустое место. Достижения науки и техники превратились в тлен. Экономики нет, социальные и политические системы навернулись.

Нет, туфта это все. Есть же наверное положения и установки на случай войны, ядерного взрыва или еще какой-то глобальной катастрофы. Не может система рухнуть полностью. Должны быть какие-то схемы, по которым станут действовать власти.

— Или вот я, — снова заговорил Борис. — Раньше у меня было все, что я хочу. Ну, или почти все. А сейчас — только топор и один великовозрастный баклажан на шее.

— Иди ты, — рассердился я. — Убийца.

— Я тебе жизнь спас, — безразлично напомнил Борис и отвернулся.

Обиделся? Нет, он не умеет обижаться. Разозлиться может, обидеться — нет. Но ощущение, что я его всерьез задел, не покидало.

— У тебя кровь на куртке, — сказал я.

— Ты тоже заметил? — Интонация была такой, что я не понял: ерничает Борис или говорит серьезно. — Подержи.

Он пихнул мне в руки топор, стянул ветровку, забрал у меня топор и стал обтирать лезвие. Вышло у него это настолько рутинно и обыденно, что мне снова стало не по себе.

Закончив чистку, он удобнее перехватил оружие. Перемазанная кровью ветровка комом полетела в сторону.

— Ночью холодно, — одернул я.

— До ночи разберемся. Сейчас важнее не выглядеть мясником. Идем.

— Куда?

Он кивнул в сторону и зашагал по растрескавшемуся шоссе.

Я поспешил следом, походя отслеживая направление. Впереди, слева от Киевки, высился синий куб гипермаркета. Стены поблекли и облупились, но цвет все же угадывался.

Гипермаркет — это хорошо. Там может быть еда, вода, одежда и много чего еще полезного. Если не сгорело, не сгнило, не сожрали мыши. Если, если, если. Но зайти все равно нужно.

А еще там могут быть люди.

От последней мысли бросило в озноб. В животе что-то сжалось. Как в детстве, на качелях, когда отец раскачивал сильно-сильно. Только в детстве было радостно, а сейчас стало жутко.

А ведь сутки назад я мечтал найти людей.

Борис свернул с шоссе. Пошел осторожно, разводя руками ветви.

— Борь, — позвал я.

— Чего?

— Тормозни. Мне надо.

Борис остановился и посмотрел на меня, как на врага народа. Я молча кивнул на кусты.

— Иди, — проворчал он.

Сам, что ли, в туалет никогда не ходит? Так чего ведет себя так, как… Да, собственно, как обычно.

— Спасибо за понимание, — огрызнулся я.

— Еще заходи. — Борис хищно ухмыльнулся.

Черт бы его подрал.

Я зашел за кусты, кое-как расстегнул заедающую ширинку.

— Далеко не уходи, — окликнул брат.

Вместо ответа я зажурчал. Ну его в баню с играми в мамочку. В конечном итоге я старше, я самостоятельный взрослый мужик и…

Мысль оборвалась. Струя дернулась в сторону. Прямо передо мной за кустами стоял небритый парень лет двадцати пяти в когда-то черной, теперь обветшалой и выцветшей до серости форме. С пистолетом в руке. На груди желтела затертая вышивка: «ОХРАНА». Ствол недвусмысленно смотрел мне в живот. Указательный палец второй руки, касался губ парня, предлагая мне и дальше хранить молчание.

Крикнуть?

Выстрелит.

А если не крикнуть, тогда что? Чего ему надо? Откуда он здесь вообще взялся?